Сталинград - Энтони Бивор

19 октября войсками Донского фронта северо-западнее Сталинграда и частями 64-й армии южнее города было предпринято отвлекающее наступление. Натиск немцев на 62-ю армию на несколько дней был ослаблен. Передышка позволила перебросить измотанные части за Волгу для пополнения и переформирования. Защитники Сталинграда получили и моральную поддержку, правда, в весьма необычной форме. Распространился слух, что в городе видели самого товарища Сталина. Один старый большевик, который еще в гражданскую войну принимал участие в обороне Царицына, заявил, что Сталин находится в доме, в котором когда-то был штаб. Подобные слухи больше смахивали на легенды о появлении святых накануне или во время крупных сражений и, конечно, не имели под собой никакого реального основания.

Один известный человек очень хотел в эти дни попасть на западный берег Волги. Это был Дмитрий Мануильский, ветеран Коминтерна, когда-то отвечавший за связь с Германией. В октябре 1923 года, еще при жизни Ленина, Мануильский вместе с Карлом Радеком пытался организовать в Германии вторую революцию. На нем же лежала огромная доля ответственности за разорение Украины в 1933 году. Что побудило Мануильского посетить Сталинград, стало ясно значительно позже, но в те дни Чуйков категорически запретил ему появляться на западном берегу.

А в Берлине Геббельс никак не мог решить – объявлять ли о близком падении Сталинграда или, осторожности ради, выждать. Он приказал вызвать из Сталинграда всех кавалеров Рыцарского креста с тем, чтобы они дали интервью журналистам. Чтобы предотвратить разговоры о слишком медленном продвижении вермахта под Сталинградом, Геббельс решил напомнить немцам о том, как далеко зашла их армия за шестнадцать месяцев войны. Он распорядился установить в городах Германии знаки с указанием расстояния от данного населенного пункта до Сталинграда. Несколько дней спустя газетчики получили приказ избегать при описании боев таких сочетаний, как «Красный Октябрь», «Красные Баррикады», чтобы никоим образом не способствовать воодушевлению прокоммунистически настроенных кругов.

Одновременно с битвой за северный промышленный район города в центре Сталинграда шли упорные бои в развалинах жилых кварталов. Один из самых известных эпизодов битвы за Сталинград – оборона «дома Павлова», которая длилась пятьдесят восемь дней.

В конце сентября взвод автоматчиков из 42-го гвардейского полка русских овладел четырехэтажным домом, выходившем окнами на площадь, примерно в трехстах метрах от западного берега Волги. Командир взвода лейтенант Афанасьев в бою был ранен и командование принял сержант Яков Павлов. В подвале солдаты обнаружили мирных жителей, которые укрылись там от пуль и осколков. Одна женщина, Мария Ульянова, приняла активное участие в защите дома. Бойцы Павлова разломали стены подвала, чтобы обеспечить безопасное сообщение внутри дома, пробили отверстия во внешних стенах и устроили огневые точки для пулеметов и противотанковых ружей. Когда приближались танки противника, павловцы рассредоточивались, укрываясь либо в подвале, либо на верхнем этаже дома. Сверху солдаты могли легко поражать танки с близкого расстояния, танковые же орудия не могли вести огонь по верхним этажам здания. Позднее Чуйков с чувством глубокого удовлетворения говорил, что павловцы уничтожили больше германских солдат, чем немцы потеряли во время взятия Парижа. (Яков Павлов, Герой Советского Союза, после войны постригся в монахи, принял имя Кирилл и стал архимандритом в Троице-Сергиевой Лавре под Москвой. Многочисленные прихожане ничего не знали о его славном боевом прошлом. Он умер в 1981 году.)

Множество странных, а подчас и трагических судеб сохранили для нас уцелевшие письма. Лейтенант Чарносов служил наблюдателем в 38-м артиллерийском полку. Его наблюдательный пост находился на крыше полуразрушенного здания. Оттуда он направлял огонь орудий. В последнем письме к жене лейтенант писал: «Здравствуй, Шура! Целую наших птенчиков, Славика и Лидусю. У меня все хорошо. Дважды был легко ранен, можно сказать, просто царапнуло. Сейчас руковожу огнем своей батареи. В городе нашего любимого вождя, в городе Сталина, настало время тяжелых боев. В эти дни я часто вспоминаю мой любимый Смоленск. По ночам спускаюсь в подвал, и на коленях у меня устраиваются двое малышей. Своими русыми волосами они напоминают мне Славика и Лиду».

На теле убитого лейтенанта было найдено и письмо жены. Она писала: «Я очень рада, что ты хорошо сражаешься и что тебя наградили медалью. Бейся до последней капли крови и не дай фашистам захватить тебя в плен. Помни: лагерь – страшнее смерти».

Содержание этих писем типично для тех дней. Все ли они были искренни? Когда солдат в плохо освещенном подвале садился за письмо, перед ним вставала трудная задача. Единственный листок, который позже превратится в треугольник, похожий на бумажный кораблик, казался то слишком большим, то слишком маленьким для письма. В результате текст послания сводился к трем основным пунктам: приветствие семье, коротко о себе («у меня все хорошо, пока живой») и обстановке на фронте («бьем врага, не даем ему покоя ни днем ни ночью»). Стандарт содержания был вызван двумя причинами. Во-первых, бойцы понимали, что к Сталинграду прикованы взгляды всех советских людей, а во-вторых, просто боялись написать что-нибудь лишнее. Особые отделы тщательно проверяли солдатскую почту.

Даже если боец хотел избежать военной темы в письме к жене или подруге, он не мог этого сделать, рискуя потерять уважение товарищей и командира. Один солдат писал: «Мария, я надеюсь, ты помнишь наш последний вечер. Сегодня ровно год, как мы расстались. Мне было так трудно сказать тебе „прощай“. Это очень грустно, но мы должны были расстаться – таков приказ Родины. Родина требует стоять до конца, и мы выполним этот приказ».

Для большинства русских солдат эта война была именно Великой Отечественной. Можно предположить, что красноармейцы боялись цензуры больше, чем немецкие солдаты, можно утверждать, что сталинская пропаганда оказалась эффективней нацистской; и все же простые слова о готовности отдать жизнь за Родину встречаются в письмах гораздо чаще, чем идеологические и пропагандистские штампы. Немецким захватчикам это казалось невероятным. Один лейтенант писал из Сталинграда своей невесте: «Прочитав это письмо, люди могут спросить, почему я сражаюсь за тебя? Да потому что я не могу отделить тебя от Родины. Ты и Россия для меня одно и то же».

Сравнительный анализ писем немецких и русских солдат и офицеров из Сталинграда домой весьма показателен. Во многих письмах в Германию – боль, недоумение, даже неприятие того, что происходит. Тревожный вопрос – неужели это та самая война, которую мы столь успешно начали? Вот что писал немецкий лейтенант своей жене: «Я часто спрашиваю себя: зачем нужны все эти страдания? Люди сошли с ума? След этого ужасного времени навсегда останется в каждом из нас». Несмотря на уверения пропаганды в близкой победе, многие женщины Германии чувствовали, как обстоят дела на самом деле. «Я очень тревожусь. Я знаю, что ты постоянно в бою. Я всегда буду верна тебе. Моя жизнь принадлежит тебе, нашему с тобой миру».

Было и значительное количество недовольных среди русских солдат, которые либо забыли, что их письма просматривают, либо дошли уже до такого состояния, когда им стало все равно. Многие жаловались на плохое питание. Один молодой солдат писал: «Тетя Люба, пожалуйста, пришлите мне немного продуктов. Стыдно просить вас об этом, да голод заставляет». Бойцы не скрывали того, что собирают объедки, другие писали родным, что часто болеют из-за употребления некачественной пищи. Так, солдат, страдающий дизентерией, был уверен: «Если положение не изменится, не избежать эпидемии. Одежда кишит паразитами, которые переносят заразу». Опасения этого солдата оказались пророческими. Многие заболели тифом, бойцов изолировали в госпитале № 4169. Доктора считали, что раненые заразились этой болезнью от местных жителей по пути в госпиталь.

Пораженческие настроения в советских войсках распространялись с угрожающей быстротой. Политработники, подозрительность которых перерастала порой в паранойю, были крайне озабочены результатами проверки писем. «В 12 747 письмах только 62-й армии раскрывается военная тайна, – сообщалось из политуправления Сталинградского фронта в Москву. – Некоторые письма содержат явно антисоветские высказывания, превозносящие фашистскую армию. Часто выражаются сомнения в победе Красной Армии». В качестве доказательства приводились примеры таких высказываний: «Сотни, тысячи людей погибают ежедневно. Наше положение настолько безнадежно, что я не вижу выхода. Было бы лучше сдать Сталинград», – писал один солдат своей жене. В то время, когда в тылу люди ели суп из крапивы и других сорняков, солдат из 245-го стрелкового полка писал домой: «В тылу, наверное, кричат, что все лучшее идет на фронт. Не верьте этому. На фронте ничего нет. Еда плохая и ее очень мало». Писать правду было опасно. Лейтенант, который написал, что германские самолеты очень хороши по боевым качествам и русские зенитчики с трудом их сбивают, был признан предателем.