Держись от меня подальше (СИ) - Сукре Рида

И вот что же я сначала делаю, и только потом думаю? Невообразимо давящая толпа заставила меня вспомнить о том, что я только что наполнила желудок, а отсутствие свежего воздуха о том, что я не вампир, чтобы обходиться без него. Но отступать было поздно, к тому же, по ощущениям, я преодолела полпути. А значит должна быть примерно у входа.

Внезапно, меня за шкирку потянули вверх, и я не придумала ничего лучше, как зажмуриться, считая спиной перила, а также уповать на то, что это не бритый активизировался. Ему, вообще, по режиму сейчас икать положено и уши остужать, а не невинных девушек красть.

Моё тельце прижали к стенке и дыхнули приятным мятным запахом прямо в лицо. Значит, это и не Фео, всенепременно дыхнувший бы на меня «Беломорканалом», обрадовалась частичка мозга, которая предполагала, что похитителем мог оказаться он, даже несмотря на наше соглашение.

— Глаза открой, — приказал мне знакомый бас.

Я покачала головой, не желая, чтобы мой персональный глюк вновь пропал:

— Не-а.

— Всё же открой, — тон стал на йоту мягче, но такой же напряжённый.

— Нет, ты же тогда пропадёшь, — честно выпалила я, умирая от желания подглядеть и убедиться, что это тот самый долгожданный иллюзорный обман.

Последовал короткий смешок:

— Я сейчас пропаду, если ты не откроешь свои серые глазки, — многообещающе поведал мне он угрожающим тоном.

— Хорошо, — кивнула я и медленно открыла глаза.

А там… там стоял Артём Охренчик собственной персоной и недовольно разглядывал моё лицо. Его маска была непроницаема, а я даже не знала, что и думать: рад он меня видеть или все ещё живёт недавними обидами? Он навис надо мной, защищая своей широкой спиной от толпящихся на лестнице людей. А я, вопреки своим ожиданиям, оказывается, недалеко ушла, раз он меня на лестнице выловил.

Или меня вновь посетила галлюцинация?

Желая это проверить, я протянула руку к его лицу, проведя пальцами, оцарапывая кончиками ногтей, по небритой сегодня щеке и по сухим губам, не отводя при этом взгляда от его расширенных зрачков. Нет, это точно не глюк. Иначе откуда тогда взялось напряжение, исходящее из прикасающихся к нему кончиков пальцев, и почему его рука, сжимающая меня за талию, возомнила себя конечностью Валуева, налившись мускулами и усилив силу сжатия, от чего было совсем не больно, а даже… приятно?

Потребовалось несколько секунд, показавшихся мне вечностью, чтобы он мотнул головой, стряхивая с себя возникшее между нами электрическое поле, которое разве что не искрило.

— Ты что здесь делаешь? — грубо спросил он меня, отпустив мою талию, но не сдвинувшись с места и не давая мне уйти. Или защищая от толпы.

А мои пальцы все ещё источают ток, меня не просто обесточить.

Но отрезвить можно. Особенно таким грубым тоном.

— Ты мне не хозяин. К тому же мы, — ой, как больно это произнести, и страшно услышать его подтверждение, но по-другому просто не получится, — расстались, — кажется, мой голос всё-таки сорвался на последнем слове.

Артём замер, как кобра, готовая к нападению, лишь ждущая подходящего момента.

— Я помню, — кивнул он, и невидимые искры разом пропали, словно меня окатили ушатом холодной воды, или скорее, опрокинули на меня, горлопанящую во весь голос нецензурные песни, ночной горшок в безлунную ночь на задворках средневекового Лондона.

— Тогда я пойду.

Он ещё полминуты думал, заглядывая мне в глаза, пытаясь прочитать по моему лицу мысли, но попытки были безуспешны — телепатом он не был, да и читателем душ, кажется, был никаким.

— Иди, — наконец сдался он.

— Пойду, — буркнула и поплелась вниз по ступеням, кое-как пролезая мимо веселящейся молодёжи.

19

«Что я делаю?» — вертелось в голове Шера, когда он наконец-то соизволил выпустить свою малышку, так отчаянно требующую глазами и всем своим несчастным ожидающим видом её не отпускать. Чего она от него хотела, понять было не сложно. Её желание услышать от него слова прощения, подтверждения, что произошедшая сегодня ссора являлась лишь некой блажью, своеобразной попыткой разрядиться, но ни в коем случае не носила серьёзного характера — плескалось в её больших серых глазах, отдавая детской наивностью и незамутнённостью жестокими взрослыми проблемами и глупыми эгоистичными решениями.

Широко распахнутые цвета камней Стоунхенджа, в обрамлении чуть подведённых тушью длинных ресниц, два огромных кристалла смотрели на него не мигая и вопили безмолвно, как это могут только камни, но оглушая своей тишиной, резонируя в ушных раковинах, словно волны ультразвука, заставляя его пережить целую гамму чувств от искренней любви до искусственной ненависти, в перерывах между этим останавливаясь на удивление, жалость, сочувствие, самобичевание. Во всём этом проглядывалась бессистемность и отсутствие логики, которая подразумевала сделать их обоих счастливыми, выдвигая на передний план острую НЕжеланную, но необходимую мизантропию по отношению к ней. Ему просто физически требовалось возненавидеть её, чтобы вызвать ответную реакцию, и чтобы покончить с этим раз и навсегда.

Совсем недавно он переживал из-за того, что она его побаивается — и не зря, ведь он специально добился такого к нему отношения, всё было заранее продумано и спланировано. Но он не учёл своих чувств. Не учёл того, что ему будет больно от того, что она шарахается от него, как неудачливый герой-любовник от вернувшегося раньше времени из командировки мужа. Также не учёл, что Лена станет нужна ему как воздух или как вода для рыбы, выброшенной приливной волной на берег.

И до сих пор не понимал. Лишь сейчас, отпустив её и расставив все точки над «i», услышав: «Ты мне не хозяин. К тому же мы расстались,» — сорванным надломанным, но отчего-то поразительно уверенным голоском, он вдруг со стопроцентной точностью осознал:

Я так давно тебя искал по грязным пресным руслам,

Зубами сети рвал, напрягая каждый мускул [8]

Он перепробовал много девочек, не ведя подсчёт, да и не запоминая, впрочем, их. Только Соня в самом начале их знакомства зацепила его чем-то. Возможно, своей бесшабашностью, удивительно сочетающейся с невинностью. Такие девочки, как она, цепляют, с ними интересно проводить время. Они ругаются как сапожники, верят в сказки, хотя никогда не признаются в этом, во всём выкладываются по максимуму. С ними занимательно… какое-то время, но когда любопытство проходит, они надоедают, и от них сложно избавиться, да и не сразу понимаешь, что хочешь именно этого.

Артём и сам бы не сразу осмыслил факт того, что их отношения не имеют будущего, хотя бы потому что не его это судьба — воспитывать вздорную девицу, попка которой плачет по отцовскому ремню, если бы не Оливер и взявшаяся, как по мановению волшебной палочки, телепортировавшейся ему в руки прямиком из Хогварца, её старшая сестричка Лена.

Будучи абсолютно спокойной и уравновешенной, скромной, податливой, нежной и мягкой, она ворвалась в его жизнь и устроила революцию подобно Эрнесто Че Гевара на Кубе, причём и сама того не зная, что делало её ещё более родной для Артёма. В первую встречу — да, он был решительно настроен её убить, когда узнал, что они теперь в законном браке. Он подумал тогда, что это такая тупая шутка, что она подстроила всё специально, или этот чудик Олька подстроил и подговорил её. Но довольно быстро Артём узнал, что всё не так. А сейчас всё поменялось кардинально.

Сейчас ему приходится держать себя в рамках, чтобы перестать постоянно дотрагиваться до своей щеки, которую словно током ударило после её лёгкого, практически невесомого прикосновения. И он понятия не имел, о чём она думала, когда протягивала к нему свою изящную ручку, но на её лице отразилось нечто такое, что заставило его чувствовать себя призраком, будто она не ожидала его здесь увидеть, но вот он собственным могучим торсом стоит перед ней и пытается скрыть радость от встречи за грубостью. Но он был дико рад её видеть, ведь после ссоры в беседке Шер не находил себе места и сделал много глупостей, а может и нет, но кто рассудит?