Золотая медаль - Донченко Олесь Васильевич

Вова Мороз, держа на коленах баян, что-то рассказывал Нине Коробейник, и она слушала, не сводя глаз с его лица. Юля увидела, как к ним подошла Варя Лукашевич, отозвала Нину и начала с нею о чем-то тихо разговаривать.

— Да нет, все будет хорошо! — громко произнесла Нина.

Юля протиснулась к учителю рисования, который руководил в школе хоровым кружком, его тесно обступали воспитанники.

— Яков Тихонович, — обратилась к нему, — скажите, пожалуйста, как Лукашевич? Что она?

— Что именно вас интересует? — ответил вопросам на вопрос учитель. — Как она подготовилась? Чудесно! Чрезвычайные способности. Но…

Он осмотрелся и тихо прибавил:

— Именно за нее я очень боюсь. Она такая робкая, что на сцене может растеряться. Выйдет — и ни пары с уст. Она смущается даже тогда, когда поет передо мной или перед товарищами. Зачем вы навязали девушке такое тяжелое испытание? Это просто жестоко! Не понимаю, не понимаю! Мне ее ужасно жалко! Я не могу!

У Юли сжалось сердце от тяжелого предчувствия. «Провалится, Варя, провалится!»

Она понимала, что от сегодняшнего выступления Лукашевич будет зависеть, какой путь она себе изберет.

Кто-то тихо позвал ее:

— Жукова!

Она осмотрелась и вспыхнула радостью:

— Юрий Юрьевич!

— Вы уже разговаривали с Лукашевич? — тихо спросил он. — Поговорите с нею, подбодрите! Вам это будет удобнее, чем мне. Я боялся, что вы не сделаете этого. Вижу, вижу, что ошибся. Сейчас вы, наверное, волнуетесь за нее большее, чем она сама.

Юлю поразила эта чуткость классного руководителя. «Как Юрий Юрьевич помнит обо всех нас?»

Она подошла к Варе и по выражению ее лица увидела, что могут осуществиться самые нежелательные предчувствия. Лукашевич не только боялась своего выступления, но была просто придавлена мыслью, что придется выйти на сцену. Вид у нее был несчастный и ошарашенный.

— А может, мне совсем не надо выступать? — с надеждой обратилась она к Юле.

Это был миг, когда и сама Юля засомневалась: чем так болеть душой, не лучшее ли этой девушке совсем отказаться от выступления?

Но Жукова собрала всю свою силу воли и, как только могла, твердо и непререкаемо промолвила:

— Варя, зачем ты такое говоришь? Все же знают, что ты исполнишь свой номер чудесно! У кого из нашей школы еще есть такой голос, как у тебя?

На побледневших щеках Лукашевич пробился румянец:

— Ты серьезно? Нет, ты — в самом деле?

— Варюша, ты чудная девушка! С таким голосом, как у тебя, надо в консерваторию. Ты будешь известной певицей, Варя. Тебя вся страна будет слушать, а ты боишься выступать перед нами. Подумай — перед такими же юношам и девчатами, как и ты сама!

— Совсем я не боюсь, а только мне непривычно, и от этого все внутри стынет.

От этого объяснения Жуковой не стало спокойнее, но она видела, что Варя вышла из состояния задавленности.

Тем временем ученики уже выступали: пропел школьный хор, потом играл на баяне Вова Мороз, пели дуэтом две ученицы девятого класса.

С программой в руке вбежал в комнату Виктор Перегуда:

— Лукашевич! Где Лукашевич?

— Я здесь! — ослабевшим голосом отозвалась Варя.

— Сейчас объявляет твое выступление! Пошли! Нина, ты готова?

Юля видела, как Варя побледнела, как она крепко сжала губы и молча пошла за Виктором, как обреченная. На пороге вдруг обернулась, глянула с отчаянием…

— Варюша, я здесь! — крикнула Жукова.

Нина подскочила, взяла Варю под руку и что-то горячо ей зашептала.

Юля пошла следом. За кулисами она догнала Лукашевич и успела пожать ей руку. На сцену уже вышел Виктор и объявил:

— «Песня про Каховку». Исполняет ученица десятого класса Варя Лукашевич. Аккомпанирует ученица десятого класса Нина Коробейник.

— Я здесь, Варюша! — еще раз шепнула Юля.

Варя и Нина вышли на сцену.

Жукова прислонилась к какому-то столбу за кулисами. Сквозь щелку ей было видно всю широкую сцену, освещенную яркими лампами, черное пианино, а дальше, за рампой, только смутно угадывались в полутьме ряды слушателей.

Варя стояла неподвижно и только в тот миг, когда прозвучал аккорд пианино, вздрогнула и вся выпрямилась.

Каховка, Каховка, родная винтовка!

Первые звуки Вариного голоса показались Юле неестественными и глухими. Больно сжалось сердце — вот оно надвигается, то, что должно произойти. Теперь уже ничем не поможешь. Поздно. Все!

Остаться здесь до конца, пережить провал подруги или уйти, чтобы не слышать ничего и не видеть?

Жукова почти полусознательно повернулась и, понурившись, ушла с выбранного места. Она протиснулась сквозь какой-то узенький проход и хотела по ступенькам спуститься вниз. Возле свернутых тяжелых рулонов занавеса, держа наготове веревку, стоял морщинистый дедушка. Юле показалось, что он тоже знает о провале, который сейчас случится с Варей, и уже приготовился в нужный момент закрыть сцену. Девушка подумала, что надо немедленно вернуться, так как она оставила Лукашевич одну. Знала, что сейчас ничем не сможет ее поддержать, но уйти отсюда — это было похоже на измену.

Жукова поспешно на цыпочках вернулась на прежнее место, откуда хорошо было видно Варю.

И девушка наша проходит в шинели, Горящей Каховкой идет…

Как же далеко еще до конца песни! Как мучительно ждать, что вот-вот от волнения сорвется голос, забудутся слова песни, настанет гнетущая пауза…

Юля и сама не заметила, как вдруг перестала ощущать время. Все как-то удивительно изменилось вокруг, все стало словно ненастоящим, нереальным: и эта лучезарная сцена, и Варя, и тишина — такая, что казалась невозможной. И только один прекрасный девичий голос прозрачной чистоты страстно и властно витал над этим ненастоящим миром. «Что же произошло? Что произошло?» — билась у Юли мысль. Это поет Варя, это ее голос, и весь зал слушает в такой напряженной тишине, что, кажется, любой посторонний звук, любое шепотом произнесенное слово стало бы подобно выстрелу.

Мы мирные люди, но наш бронепоезд Стоит на запасном пути.

Растаял последний аккорд, затихла песня, и Варя ушла из сцены. Но — что это? Ни одного звука, ни одного хлопка. Только тишина стояла еще более напряженная, еще более отчетливая. Так длилось несколько секунд, показавшихся Юле вечностью. И вдруг все прорвалось громом неудержимых аплодисментов. В зале словно возник ураган. Не стихая, там гремел разбуженный прибой, и, словно от ударов волн, дрожал весь театр.

А Варя стояла за кулисами и плакала, плакала от радости, от благодарности за то, что ее слушали, от того, что все волнения остались позади, и просто от того, что напряженные нервы теперь ослабли.

Ее окружили юноши и девчата, что-то говорила ей Юля, обнимала Нина, улыбался Виктор, и все, все было, будто счастливый сон — такие светлые сны бывают лишь в детстве.

Пришла в себя Варя Лукашевич только на улице, когда вдохнула свежего воздуха.

Из театра расходилась молодежь. Варя увидела, что она стоит на тротуаре вдвоем с Юрием Юрьевичем. Ах, да, учитель подошел к ней, когда она стояла в очереди за одеждой. Юрий Юрьевич вежливо отворил перед нею дверь.

— Нам, кажется, по дороге? — спросил он.

— Я до площади, — объяснила Варя. — А там — на троллейбус.

Они медленно пошли тротуаром. Мимо них бесшумно катились автобусы и троллейбусы, где за покрытыми инеем, освещенными окнами двигались человеческие тени. С обеих сторон широкой улицы мчали легковые машины, и казалось, что их быстрый поток вот-вот выплеснется на тротуар. В воздухе висели голубые и красные неоновые рекламы, проливая бледный свет на прохожих.

— Вы молчите, — сказал Юрий Юрьевич, — вы и до сих пор под впечатлением только что пережитого. Перед выступлением волнуются все. Это — чувство ответственности перед слушателями и требовательности к себе. Я думаю, что не волнуются лишь равнодушные люди и, знаете, халтурщики и бездари. Такие лица очень самоуверенны. Как вы думаете?