Сфинкс - Валерий Моисеев

В последние дни после ареста голова Веревия все более напоминала ему гулкий чугунный казан. Там перемешиваемые неторопливым течением времени, словно большие, сырые картофелины, медленно кружились, стукаясь, друг о друга, бесформенные, тяжелые мысли. Собственно, мысль была всего одна, но от долгого и частого употребления она разварилась на несколько мыслей поменьше. Теперь эти куски, вяло, кувыркаясь в его голове, шумно задевали за стенки черепной коробки и болезненно резонировали в мозг.

Главная же мысль Веревия заключалась в том, что очень скоро, возможно даже всего через несколько часов, его должны повесить. Мыслью поменьше было понимание того факта, что большая и лучшая часть его жизни уже обуглилась, истлела, и ветер давно развеял ее прах. Он так ничего и не достиг в жизни, несмотря на обилие грандиозных планов. То ли планы были непреподъемные, то ли он был слишком ленив. Сейчас это уже не имело никакого значения и, в конечном счете, не интересовало даже его самого.

Всего того немногого, чего он смог достичь в своей купеческой жизни, ему пришлось добиваться собственной головой. После знакомства с Карлом Крейцером пришло понимание, что он использовал ее не по назначению. Вместо того чтобы ею думать, он как кувалдой проламывал головой стены, которые жизнь исправно воздвигала на его пути. В отличие от него хитрый немец старался сначала хорошенько думать, а потом уже делать.

Теперь Веревий понимал, что был изначально обречен судьбой на неминуемое поражение. Все дело было в его низких начальных возможностях. Родители и немногочисленные родственники не оставили ему в наследство ни денег, ни связей, которые позволили бы ему начать завоевывать мир. Но, если через неделю после твоей казни, тебе исполнится полвека, продолжать сокрушаться по этому поводу, по меньшей мере, глупо.

Впрочем, Веревий и не жаловался на судьбу, хотя хвастаться ему, честно говоря, было нечем. Он весьма трезво оценивал сложившуюся ситуацию. Ему здорово подфартило тогда, что одновременно с находкой им Проклятой штольни, он познакомился с Карлом. Сбывая кровавое золото штольни ювелиру Гольбейну, они за короткое время, огребли огромные деньжищи. Но Веревию все было мало.

Он поставил себе цель стать не просто миллионщиком, а человеком владеющим десятками, если не сотнями миллионов. Он хотел стать одним из богатейших людей Российской империи. Карл же уговаривал его бросить штольню, продать пароходство и все, что у них было вложено в недвижимость, и пока не поздно убраться подобру-поздорову в Европу, или куда подальше. Например, в Америку. Но Веревий все отговаривал друга и говорил, что много денег никогда не бывает. Где еще они смогут так легко заработать капитал, для того чтобы потом безбедно жить в этой его Америке?

Теперь Веревий понимал, что несостоявшийся великий промышленник, а ныне арестант висельник - это пик всей его жизненной карьеры. При таком раскладе, рассчитывать на что-то большее, нежели пеньковый галстук за казенный счет, было бы слишком самонадеянно. Тем не менее, ему все же хотелось надеяться на лучшее. Хотя этому самому лучшему было неоткуда взяться.

Ныне грязная тюремная камера являла собой все принадлежавшее Веревию пространство. Да и то до рассвета, который был уже не за горами. Скоро, совсем скоро в камеру к нему придет священник для того чтобы исповедовать его перед казнью. Веревий, не знал какие слова, он будет говорить святому отцу, если вообще будет, хоть что-то говорить. А после этого за ним придут тюремные надзиратели и отведут в тюремный двор, где по скрипучим ступеням лестницы поднимут его на эшафот. Потом его подведут к виселице.

Веревий безрадостно скользил взглядом по неровным кирпичным стенам камеры, пытаясь хоть за что-то зацепиться взглядом. Но унылые, пыльные стены, были похожи друг на друга как братья близнецы. Чтобы отвлечься от страшных, пугающих мыслях о предстоящей казни, Веревий принялся мерить шагами свою камеру. Он бродил по замкнутому кругу, проходя мимо этих опостылевших стены, минуя одну за другой, безрадостно взирая на окружающее его убожество и нищету. Он уже понял, но все еще, в глубине души, не смирился, с тем, что из этой грязной тюремной камеры не было выхода. Вернее, один выход все же был, но он вел на эшафот, установленный посредине тюремного двора.

Веревий не знал, сколько времени ему осталось, но он явственно ощущал, как оно неумолимо словно песок в песочных часах истекает. Все же в глубине души он надеялся отыскать двери в другой мир, существовавший, по словам Карла в другом месте и другом времени. Для этого нужно было лишь воспользоваться золотым сосудцем наполненным жучьим соком, который был зашит у него под кожей правой ноги. Веревий верил и не верил в то, что это возможно. Он сам видел, на что способны чудовищные жуки, явившиеся тогда из воздуха на Чертов остров. Веревий верил в их существование, но он не верил, что с их помощью сможет обрести свободу и избежать виселицы. Он хотел и боялся реализовать эту свою последнюю возможность на спасение. Это чувство было настолько пронзительно, что Веревий неожиданно для самого себя всхлипнул.

Устыдившись минутной слабости, он сгреб себя за курчавую шевелюру и с силой, так что затрещали корни выдираемых волос, дернул. От боли из глаз брызнули слезы, но это принесло арестанту облегчение. Он чувствовал, а это означало что он пока, что еще жив.

В том чужом мире, если верить Карлу, существовал белый кварцевый песок, ослепительно синее небо и бирюзово-зеленый океан до краев наполненный теплой водой. И женщины в том мире были тоже другие, не такие, как в его серой невыразительной доселе жизни. Нужно было лишь выбраться из этого проклятого каменного мешка и добраться до дупла того черного дуба что рос на Чертовом острове. Спрятанной в дупле наличности хватило бы на путешествие в тот другой сказочный мир. Но для этого нужно было спешить и успеть вызвать скарабея до того, как в камеру за ним явятся тюремные надзиратели и поведут его на казнь.

Наконец решившись, Веревий опустился на койку и нащупал небольшой твердый желвак, перекатывающийся под кожей на бедре. Раздевшись, он попытался ногтями вскрыть кожу, но лишь расцарапал ее до крови. При всем желании Веревий не смог бы дотянуться до флакона зубами. В замешательство он остановился, прикидывая, чем бы можно было разрезать кожу. Чем дольше он думал, тем яснее для него становилось, что вроде бы незначительная преграда из его собственной плоти, неожиданно вставшая у него на пути, превратилась для него в монолитную каменную стену, о которую будет суждено расшибиться его энтузиазму.

Так промучившись до самого утра в бесплодных попытках расковырять заветный золотой флакон, Веревий ненадолго забылся в тревожном сне.