Леди Ру - Владимир Станиславович Елистратов

– Ну, собираемся.

Я сразу принес пластинку с Хоттабычем. Остальное меня не интересовало.

Сборов я не помню, перелета тоже. Он был ночной. Помню только: глубокой ночью перед таможней меня разбудил отец, дал мне под мышку зеленый пластмассовый паровозик:

– Держи.

Паровозик почему-то был очень тяжелый. Я сказал, отчаянно зевая:

– Тележо.

– Ничего, – сказал отец, – ты ведь настоящий мужик. Держи, как будто тебе не «тележо», а легко.

Таможенник долго рылся в наших чемоданах, а я, мужественно зевая и кряхтя, стоял с паровозиком. После таможни отец взял у меня паровозик и сказал:

– Молодец.

Потом, через много лет, я узнал, что в паровозике были шоколадные конфеты. Провезти можно было килограмм. А в паровозике – еще килограмм. Дарить алжирцам и есть самим. Так я в пять лет впервые стал контрабандистом.

Водку провозили в грелках и в бутылках от детского питания. Деньги, обернутые в фольгу, потому что она не просвечивается, – например, в ремне. Шерсть в виде шерсти возить было нельзя. Поэтому перед выездом из того же Алжира из мохера вязали кипы свитеров, кофт, шалей. Летом в трех шерстяных кофтах – как бояре в трех шубах. Совок на выдумку хитер. Но это я все узнал потом.

Алжир встретил нас белой пеной цветущих нефлей, живым, словно мыслящим мутно-синим стеклом Средиземного моря, алыми, как венозная кровь, маками-асфоделями. Прямо около дорог, точно тисненые доисторические грибы, лежали теплые пыльные черепахи. В городе пахло хной и раскаленным картоном арахисов. Развалы мандаринов напоминали московский Новый год. В Новый год мне полагался один мандарин, а сейчас – объешься ими, оранжевыми, глянцевыми, алжирными. С минарета несся мерцающий горловой рев муллы. В тени на корточках повсюду сидели настоящие Хоттабычи в чалмах с лицами сухими и морщинистыми, как медная чеканка. Женщины – все в белом с покрытыми хайеками лицами. Одни только мокрые смородины глаз и ступни и кисти, все в хне, словно в йоде с кровью.

Всего этого было так много, что я чуть ли не каждый час засыпал от впечатлений. А может – от перемены климата.

Жизнь постепенно налаживалась. Нам дали квартиру, с каменными полами, с большой козьей шкурой в гостиной. По стенам и потолку юркали ящерицы цвета хаки.

У нас появились знакомые: французы, наши, немцы, болгары… Наш район был чем-то вроде резервации для иностранцев. Арабы, впрочем, здесь тоже жили. Отец преподавал, мама хозяйничала, я, слушая Хоттабыча, играл в паровозик на козьей шкуре. По воскресеньям мы все вместе ходили на базар. Часа по два в день я гулял во дворе. Арабчата из-за забора кидались в нас, иностранцев, камнями. Это была не злость, не ненависть, просто такой элемент этикета. Мне отбили плечо и коленку. Вволю накидавшись камнями, сопливые арабчата перелезали через забор и начинали дружиться с нами. Развлечения у нас были незатейливые. Соревновались: кто дальше плюнет, кто (пардон) выше написает на стенку, кто дольше проходит с вывернутыми нижними веками, кто сможет откусить у ящерицы хвост, чтобы не вырвало.

Насчет плевать и пи́сать мы, русские дети, всегда были непобедимы, а вот все остальное давалось нам с трудом. Один раз я попытался откусить ящерице хвост, но меня тут же вырвало.

Словом – развлекались мы как могли.

Вечерами мы ходили в гости или гости ходили к нам.

ЮПЭ появился у нас месяца через три после нашего приезда. Он был всегда веселый, маленький и толстый, настоящий алжир. Мне он очень нравился.

Возвращаюсь к его рассказу.

– Да, Вольдемар, замечательные были времена, – сказал Юрий Павлович, закуривая трубку. Он курил все ту же трубку, что и сорок лет назад. Тот же табак. Я его отлично помню: яблочный.

– Так вот, – продолжил ЮПЭ, – в Алжире тогда действовали преимущественно две разведки: французская и наша. Ну, алжирская не в счет. Американцев с британцами мы тогда вытеснили почти полностью. Наша сеть была очень серьезной. Все советские граждане так или иначе с нами сотрудничали. Кто официально, кто нет. Общая резидентура – настоящий спрут… Алжирских осведомителей хоть отбавляй. Французов завербовано немеряно. Одних наших кадровых разведчиков с сотню. А как же? Алжир – дружественная страна. Денег центр не жалеет. И тут поступает информация: живет в стране Алжире некий тихий и невзрачный француз, который является, несмотря на всю свою невзрачность и тихость, близким родственником французского президента. Представляешь?

– Да уж…

– Живет он преимущественно в Алжире, потому что здесь родился. Но с президентской семьей часто отдыхает то на Таити, то на Гваделупе. Мало того: настроения у него самые, так сказать, левые. К СССР относится он совсем даже сочувственно. Русскую литературу любит. Русский язык учит уже лет двадцать. Хотя ни фига пока толком не выучил. Фанат Пушкина, Толстого, Достоевского. Холост: личная жизнь не сложилась. Бездетен, хотя очень любит детей. Пожилой. Сентиментальный. Журналист. Стихи пишет и, соответственно, любит выпить. Особенно на халяву, как все французы. Словом – надо брать. А зовут этого клиента… знаешь как?

– Как?

– Антуан Тювьен.

Я аж поперхнулся коньяком от неожиданности.

– Как – «дядя Антон»?!

– Он самый. Твой алжирский сосед. В оперативной переписке он шел под кличкой «Чехов». В разведческом быту именовался «Каштанкой». Далее: тут же приходит очередная оперативная информация: живет он рядом с вами, на одной лестничной клетке, и они с твоим отцом уже близко познакомились, вечерами дома у Тювьена про тургеневских дворянских девушек и пушкинских кровавых мальчиков беседуют. Папан твой контактов с иностранцами не боится, молодец, нам таких и надо. Спрашивается, что делать?.. Меня, конечно, срочно переселяют в ваш дом, этажом ниже, тут же я – якобы случайно – знакомлюсь в лифте с папанькой твоим, невзначай зову вас к себе в гости, потом прихожу в гости к вам. Помню, когда я тебя в первый раз увидел, смешной ты был: белесенький, с ямочками на щеках, двух передних зубов нет, всегда обязательно в майке. Штаны с трусами тебя мало интересовали, а вот без майки – стыдился и рдел, как майская роза. Ну, понятное дело: все устраивается так, что я в очередной раз попадаю к «Чехову» вместе с твоим отцом. Случайно (как бы) мы знакомимся. То-се. Говорим сначала про русский балет, потом – про Чайковского, потом – от просто музыки переходим к «музыке революции» и – через Блока тихонечко – к политике. Водку пьем, которую вы в твоем детском питании привезли, закусываем из твоего зеленого паровозика…

– Вы и про паровозик знаете?

– А как же! Но вашу водку с конфетами – это мы только вначале. Потом пошла в ход водка казенная. На операцию «наш Чехов» Центром выделено было… дай бог памяти… где-то сорок тысяч динаров.