Горбачев и Ельцин как лидеры - Джордж Бреслауэр

недавно перенес, в сочетании с перспективой политического соревнования, в котором он сможет свести счеты с противниками и восстановить свой авторитет, заставили его еще более поднять ставки в риторике. В своей предвыборной платформе, опубликованной в «Московской правде» 21 марта 1989 года[180], Ельцин призвал ко всеобъемлющей децентрализации власти с передачей полномочий всем, кто желает их получить: «народу», Советам, предприятиям, потенциальным землевладельцам и даже республикам. Хотя Ельцин еще не сформулировал внятной платформы, альтернативной существующей системе, он двигался в этом направлении. Эта платформа подразумевала (хотя и не говорила об этом явно), что «руководящая роль партии» в политической, экономической и культурной жизни страны подлежит отмене.

Подобным же образом на транслировавшемся по телевидению Первом съезде народных депутатов 31 мая 1989 года Горбачев назвал КПСС «гарантом демократии», тогда как Ельцин охарактеризовал партию как главное препятствие на пути демократии [Горшков и др. 1992:134]. Ельцин также требовал «предоставить больше политических прав, а также экономическую и финансовую самостоятельность <…> каждой союзной республике» и поддержал предложение одного из депутатов о том, чтобы в некоторых республиках было разрешено иметь два государственных языка [Горшков и др. 1992: 138]. В явно демагогической претензии на поддержку «маленького человека» Ельцин предположил, что годы правления Горбачева являются периодом «безделья»:

Уже на данном Съезде надо решить хотя бы один конкретный социальный вопрос, иначе люди нас не поймут. Допустим, установить бесплатное обеспечение лекарствами и проезд в городском транспорте для инвалидов и людей, живущих ниже черты бедности, решить пенсионный вопрос, хотя бы часть его [Горшков и др. 1992: 139].

Ельцин утверждал, что в одной сфере, однако, Горбачев сделал слишком много. Он сосредоточил слишком много власти в своих руках: «Мы можем вновь оказаться, сами того не заметив, в плену нового авторитарного режима, новой диктатуры». Ельцин предложил ежегодно проводить всенародный референдум по вопросу о доверии председателю Верховного Совета СССР [Горшков и др. 1992: 139].

Два месяца спустя в опубликованном интервью Ельцин прокомментировал, что съезд должен отменить статью 6 конституции (защищавшую монопольную роль коммунистической партии в политической системе), при этом власть будет осуществляться только органами, избираемыми народом [Горшков и др. 1992: 146]. В том же месяце он призвал к «резкому сокращению» КГБ, а Горбачев продолжал проявлять по этой теме сдержанность в публичных комментариях[181].

В декабре 1989 года выступление Ельцина на Съезде народных депутатов повысило уровень обсуждения экономической реформы; он призвал к более полной экономической децентрализации, чем когда-либо раньше, и потребовал быстрого перехода к рынку – гораздо быстрее, чем за те шесть лет, которые предлагало правительство Рыжкова[182]. В том же месяце между Горбачевым и Ельциным произошел редкий прямой обмен мнениями относительно их политических убеждений. Ельцин сказал в интервью греческой газете: «Те, кто все еще верит в коммунизм, уходят в сферу фантастики. Я считаю себя социал-демократом». Горбачев ответил через несколько дней на заседании Верховного Совета: «Я коммунист, убежденный коммунист. Для некоторых это может быть фантастикой. Но для меня это моя главная цель» [Morrison 1991: 108].

В дальнейшем ситуация продолжила обостряться. В 1990 году повышение ставок охватывало: 1) вопросы внутрипартийной реформы (должна ли КПСС расколоться на две партии? Следует ли провести чистку от консерваторов и превратить партию в социал-демократическую? Должно ли нынешнюю систему сменить многопартийное либерально-демократическое политическое устройство?); 2) прямые нападки на пригодность Горбачева к пребыванию во власти; 3) отношения между Москвой и республиками СССР; и, что наиболее важно, 4) право России вести свои собственные дела независимо от желаний союзного «центра». Это повышение ставок, одновременно отражавшее расклад радикализирующих сил в обществе и способствовавшее их укреплению, направило СССР на курс к окончательному распаду.

В январе 1990 года Ельцин заявил латвийской молодежной газете, что республикам Балтии нужен реальный суверенитет; он также обвинил Горбачева в том, что тот перешел на правые позиции ввиду своего нежелания принимать ключевые законы о собственности, земле и средствах массовой информации, а также в «нескрываемом желании» сохранить статью 6 конституции [Горшков 1992:164–165]. Одиннадцать дней спустя Ельцин в интервью намекнул на свое намерение расколоть партию на ее предстоящем съезде, если не произойдет «серьезного обновления» [Горшков 1992: 169]. На пленуме ЦК 5 февраля 1990 года Ельцин подробно разъяснил смысл такого обновления. Моррисон хорошо резюмирует:

Его требования включали отказ от демократического централизма и гарантию свободы мнений для отдельных членов; отмену штатного аппарата; многопартийность; официальное признание внутрипартийных фракций; отмену шестой статьи советской конституции <…>; изменение партийной структуры с вертикальной на горизонтальную; демократические выборы; конец номенклатурной системы партийного контроля над назначениями; децентрализацию партийных финансов; превращение партии в федеративную структуру партий отдельных республик, в том числе России… [Morrison 1991: 118].

17 февраля Ельцин заявил, что Россия должна быть «автономной во внутренних и международных отношениях»[183].20 февраля он сообщил, что стремится стать председателем Верховного Совета России в преддверии скорых выборов последнего, чтобы добиться «радикализации всех реформ»[184]. В ходе этой избирательной кампании Ельцин ясно дал понять то, на что он только намекал ранее: что СССР нуждается в либеральной демократии, основанной на полной свободе выбора, без ограничений, на которых продолжал настаивать Горбачев [Aron 2000: 366–370]. Ельцин использовал центробежные силы, которые расшатывали связи, скрепляющие Советский Союз, безоговорочно одобрял их и, по сути, приравнивал распад к «свободе выбора» и «демократии». Горбачев, напротив, видел в центробежных силах предвестие анархии и пытался обуздать их или подкупить.

В мае 1990 года ситуация еще больше обострилась, и снова по инициативе Ельцина. На Первом съезде народных депутатов Российской Федерации, где он с небольшим отрывом был избран председателем, Ельцин определил «суверенитет» республик как право решать, какими правами должен пользоваться «центр». Он утверждал, что с юридической точки зрения конституция России должна заменить общесоюзную конституцию. 30 мая он объявил, что готовятся законы для всенародных выборов президента Российской Федерации [Горшков и др. 1992:200]. В июне 1990 года Горбачев и Ельцин полемизировали друг с другом по вопросу республиканского суверенитета, причем Ельцин поддерживал «сильные республики», а Горбачев отстаивал важность союза («изоляция» России – не решение проблем, настаивал Горбачев) [Горшков и др. 1992: 204–209]. В июле 1990 года состоялся роковой XXVIII съезд партии, на котором (как мы видели) Ельцин занял аболиционистскую позицию в отношении организационных полномочий КПСС, а ответ Горбачева был антимонополистическим и антиаболиционистским. Это не удовлетворило Ельцина, который снова поднял ставки, покинув съезд и сдав свой партбилет.

Так оно и продолжалось, по тому или иному поводу. Горбачев медленно двигался в более радикальном направлении, а затем