Русский эксперимент - Александр Зиновьев

Из беседы Писатель кое-что узнал и об организации «фирмы». Сколько «девушек» занято в «фирме», собеседница не знала. Но много, судя по числу участниц эротических и языковых курсов, по числу квартир («точек обслуживания»), в которых ей уже приходилось бывать, по обслуживающему персоналу (охрана, «менеджеры», контролеры и т.п.). Все деньги, которые «девушки» получают от клиентов, они обязаны сдавать контролерам. Боже упаси утаить что-то! Жестоко расправляются. Это, говорят, вам не советский период, нужно честно работать!

Девушка поинтересовалась, как «это дело» поставлено на Западе. Писатель сказал, что он в этом полный профан, что знает только то, что попадает в средства массовой информации в связи со скандальными преступлениями и сенсационными разоблачениями. Вот недавно прошла волна разоблачений организованной преступности, связанной с выходцами из стран бывшего Советского Союза. Вывезенные нелегально из России девушки нещадно эксплуатировались, содержались как рабыни и вовлекались в преступления.

На прощание Писатель спросил, как отнеслись родители к профессии, выбранной девушкой. Она сказала, что отца вообще не видит, а мать скоро примирилась. Теперь это занятие — обычное дело. Многие завидуют. Все-таки она с неоконченной школой и без всяких дипломов зарабатывает больше, чем профессора, академики и даже генералы.

Пока писатель сидел в ресторане, его несколько раз сфотографировали, и он это заметил. Но он это игнорировал. Стоило ли заботиться о своей репутации, если весь его народ легко расстался со своей исторической репутацией?!

Наши потери

П: То, что мы потеряли здесь, в России, особенно остро ощущается там, на Западе. Причем порою самым неожиданным образом. Я уж не говорю о таких общеизвестных вещах, как работа, медицина, жилье, образование. Возьмем, например, секс.

Ф: Ну, на этот-то счет на Западе должна быть благодать. У них там полная свобода, культура и все такое прочее. У нас тут показывают западные фильмы. Сплошной секс, причем — на высочайшем уровне цивилизации. И то же самое в западных книгах. Мы тут, глядя на это и читая это, ощущаем себя «лаптями».

П: Не буду спорить насчет «культуры» секса. Может быть, в этом Запад далеко впереди. Только эта «культура» — самое обычное извращение, как правило известное с древности. И не от хорошей жизни они хватаются за эту «культуру». Ранняя массовая импотенция, нужны искусственные возбудители. Опустошенность душевная. Гомосексуализм. И многое другое. Но не в этом главное.

Ф: Неужели есть еще что-то хуже этого?!

П: Есть. Хотя в Советском Союзе положение женщин было нелегким, тогда все-таки было достигнуто максимальное в истории человечества равенство полов. На Западе о таком равенстве еще только мечтают. И одним из проявлений этого равенства была свобода секса, точно так же немыслимая для Запада. Там под свободой секса понимают свободу половых извращений, порнографии и т.п., но только не свободу в социальном смысле.

Ф: Не вполне понимаю тебя. Поясни!

П: У нас имел место, конечно, секс корыстный и как использование служебного положения.

Ф: Сколько угодно. У нас студентки за хорошую отметку готовы были переспать с экзаменаторами. А руководители студенток и аспиранток часто сожительствовали с ними. А что творилось в мире искусства?!..

П: Но в гораздо большей мере у нас был распространен свободный и бескорыстный секс, секс по влечению и даже по любви, с целью развлечения, от скуки и одиночества, по пьянке и т.п. Главное — это был секс бесплатный и по потребности. Для такого человека, как я, например, никакой проблемы секса не было. Если такой мужчина имел отдельную комнату или даже квартиру, он мог иметь любое число любовниц, каким бы он ни был. Причем почти ничего не тратя на них.

Ф: Сам я был образцовый семьянин. И моногамен от природы. Так что я такого не испытал. Но в моем окружении многие мужчины были такими.

П: И женщины меняли любовников. Были обычными случайные и кратковременные связи. Одним словом, своего рода коммунистический промискуитет.

Ф: На Западе такого нет?

П: Есть. Но не в такой мере и не в такой форме. Доминирующим является деловой секс, секс как бизнес, как источник дохода, как средство достижения успеха. И распределяется секс по тем же общим принципам, как и прочие блага. Для одних — изобилие. Для других — невозможность иметь даже минимум. А для тех, кто имеет в изобилии, делается все, что может вообразить извращенная человеческая фантазия.

Ф: Неужели за все пятнадцать лет ты так и не встретил женщину, с которой мог бы жить, как это бывало в России?!

И: Нет. Как не встретил ни одного человека, который мог бы стать собеседником, собутыльником или приятелем (не хочу уж говорить: другом) в нашем русском духе. Ф: Но сейчас и у нас сексуальный рай исчезает. Многое становится похожим на западные отношения, как мы о них узнаем из фильмов, книг и рассказов очевидцев.

П: Я и говорю о наших потерях. Мы что-то приобретаем новое, но цену за это платим слишком большую. Подобно тому, как за западное дерьмо платим золотом.

Ф: А семья? Там тоже разводы?

П: Больше, чем было в советской России. Причем с неизмеримо более драматичными последствиями. Это — одна из самых болезненных проблем в западных странах. Сложные имущественные отношения. Брачные контракты. Чудовищные законы. А у нас все это было максимально упрощено. Женились. Разводились. Если имели детей, платили алименты. Не такие уж большие. Делили жилплощадь. Имущества обычно ничтожно мало для скандалов, чаще делили полюбовно. И все. А там!..

Ф: Этому приходит конец.

П: А ты агитируешь меня возвращаться и жениться тут.

Ф: Ну для тебя-то пережиток проклятого коммунистического прошлого найдем!

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Брежневская эпоха. Снятие Хрущева и избрание на его место Брежнева в моем окружении не произвело особого впечатления. Оно прошло как заурядный спектакль в заурядной жизни партийной правящей верхушки, как смена одной правящей мафии другой. По моим наблюдениям, так же равнодушной была вообще реакция населения, которого смена лиц на вершинах власти вообще не касается непосредственно. Хрущевский «переворот» был переворотом прежде всего социальным. Он был подготовлен глубокими переменами в самих основах советского общества. Он отражал перелом в эволюции общества, перелом огромного исторического масштаба и значения. Брежневский же «переворот» был верхушечным, лишь в высших этажах аппарата власти. Он был направлен не против того состояния общества, какое сложилось в послесталинское время, а лишь против нелепостей хрущевского руководства, против Хрущева лично, против хрущевского волюнтаризма, исчерпавшего свои позитивные потенции и превратившегося в авантюризм, опасный для множества лиц в системе власти и для страны в целом. С социологической точки зрения, брежневский период явился продолжением хрущевского, но без крайностей переходного характера. В наших кругах никаких антихрущевцев не было и никакой борьбы против хрущевцев не велось. Все те, кто холуйствовал перед Хрущевым, без всяких конфликтов и переживаний начали делать то же самое в отношении Брежнева. И даже еще усерднее.

Принято считать снятие Хрущева реакцией неких консерваторов на попытку Хрущева реформировать советское общество в прозападном духе, будто некий консервативный аппарат помешал прогрессивному Хрущеву осуществить эту перестройку общества. Это — сущий вздор. На самом деле всемогущий «аппарат» помешал Хрущеву в его сталинистских амбициях и рецидивах. Он сохранил основные итоги десталинизации страны и направил ее по пути нормальной (для этого типа общества) эволюции зрелого социального организма. В первые годы брежневского руководства улучшения условий жизни и либерализация были гораздо более значительными, чем в хрущевские годы. Хрущевские улучшения казались более значительными, поскольку сравнивались непосредственно со сталинскими годами. После брежневского «переворота» сравнение производилось уже с достижениями периода хрущевского, что создавало ложное впечатление брежневской «реакции», якобы наступившей после хрущевской «либерализации».

Иллюзия поворота советского общества вспять создавалась за счет того, что стали обращать внимание в первую очередь на недостатки брежневского периода, считая достижения чем-то само собой разумеющимся. Так, в отношении диссидентского движения стали прежде всего видеть репрессии против диссидентов, а не тот факт, что они появились в большом количестве и распустились до такой степени, какая была немыслима при Хрущеве. Недостатки стали выступать на первый план не потому, что они только теперь появились, а потому, что стало свободнее, и о них можно было говорить гораздо смелее, чем ранее. Именно улучшения брежневского периода способствовали тому, что недостатки стали занимать больше места в сознании людей. А колоссальный культурный взрыв в брежневские годы не идет ни в какое сравнение с жалкой хрущевской «оттепелью». На этот взрыв были обрушены репрессии. Но он все же произошел, и этот факт для истории не менее важен, чем факт его разгрома.