Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур

Он уже не сдерживался. Английские слова мешались с русскими. Голос срывался.

— На кого ты работаешь? На полицию или СИС? Как выходишь на контакт? Нападение на Гольдмана было подставой, да? Какую задачу тебе поставили? Что им нужно? Кто цель — Гольдман или Вайсберг? Они знают о посылке?

И в ответ звучало одно и то же:

— Я уже говорил… уже говорил… уже говорил…

На вопросы по-русски англичанин не отвечал.

Рука дрогнула, и дрель едва не задела колено. У него ничего не получалось. Рука начала уставать. Все было так, как и сказал Виктор. Михаил тонул и цеплялся за соломинку.

— Ты оставил за дверью номера пакет с мокрой одеждой. Зачем? Зачем ты выходил, если шел дождь? Ты встречался с контактом?

И англичанин вдруг вздрогнул и напрягся. Вот оно! Наконец-то. Дрель взвыла, едва не цепляя штанину.

— Ты выходил в дождь. Ты встречался со связником.

Выдох.

Есть! Михаил не убирал дрель. Он ждал признания. В уголке губ проступила улыбка. Сейчас… сейчас англичанин ответит.

И он ответил.

— Твой хозяин, Ройвен Вайсберг, он ведь поймал пулю в руку. Я видел. А где в это время был ты? Где ты был, когда ранили твоего шефа?

Он уже приготовился вогнать сверло в коленную чашечку, но его остановил тихий голос.

— Хватит.

Он остановился. Снял палец с курка. Дрель умолкла. Михаил никогда бы не ослушался Вайсберга. Вайсберг был единственным человеком, которого он боялся, а потому даже теперь, когда от победы его отделял всего один шаг, он не посмел ослушаться приказа. Пальцы разжались, и дрель упала на растекшуюся по бетонному полу лужу.

— Отпусти его, — сказал голос.

Рядом с Ройвеном Вайсбергом трясся и скулил Иосиф Гольдман.

Наклонившись, чтобы расстегнуть ремень на запястье, Михаил поймал взгляд англичанина — его глаза смеялись.

Он был в микроавтобусе.

Шринкс должен был источать властность, уверенность и компетентность, но он сидел молча, вобрав голову в плечи.

Полчаса назад он отодвинул дверцу, выскользнул из салона, подошел к легковой машине и сказал Лоусону, что их человеку угрожает реальная опасность, а материалы визуального наблюдения позволяют сделать вывод о неспособности агента удержать легенду.

— Когда мне потребуется ваше мнение, я вас спрошу, — ответил Лоусон, — а сейчас оно мне не нужно.

Дверца захлопнулась. Коллега Лоусона, Дэвис, закатил глаза и пожал плечами. Шринкс вернулся в микроавтобус.

Работать с Лоусоном ему еще не доводилось. Конечно, о старике поговаривали всякое, но Шринкс списывал их на зависть — этого в их конторе всегда хватало. С другой стороны, он работал в команде достаточно долго, чтобы понимать — критика в адрес старика вполне обоснованна. Что ж, по крайней мере наблюдать за таким субъектом было занятно. И все же центром его внимания оставался другой.

Ноябрь. Шринкс видел, как по длинной подъездной дорожке к складу подъехали машины. Кто-то сунул ему бинокль, и он вдруг увидел перед собой голову Ноября, сидевшего на переднем пассажирском сиденье. Лицо мелькнуло и исчезло. Что можно понять на таком расстоянии? Шринкс заметил лишь бесстрастные черты, широко открытые глаза и бледность, естественное следствие шока. Вывод был очевиден, и он пошел к Лоусону и заявил, что агент беззащитен и крайне уязвим. Он всего лишь высказал свое профессиональное мнение и получил… Что? Ему заткнули рот. Грубо и бесцеремонно. А если бы Лоусон принял его рекомендацию?

Представить дальнейшее было нетрудно. Они вошли бы и вытащили парня… Он вдруг услышал приглушенный, но достаточно четкий, чтобы перекрыть крики носящихся над водой чаек, вой пилы. Лоусон, этот «интересный субъект», не выказал ни нерешительности, ни сомнения, отказываясь выслушать его мнение. Вот кого бы заполучить для исследования… вот кого бы уложить на кушетку… Его наука, судебная психология, никогда не отличалась точностью, и люди, никогда не терзавшиеся сомнениями, всегда увлекали Шринкса.

В ДВБ, где ему выделили крохотный закуток на втором этаже в медицинской части, Шринкс — он ненавидел свою фамилию, но куда ж от нее деться — работал два дня в неделю. Еще три дня он проводил в университетской больнице на Блумсбери, где числился в штате отделения психиатрии. Большинство его коллег в университетской больнице занимались теми или иными психическими расстройствами, Шринкс же исследовал всевозможные аспекты человеческого поведения. Он заседал в нескольких отборочных комиссиях, принимал участие в планировании курсов и курировал молодых офицеров. Обычно к нему прислушивались, с его мнением считались, а рекомендации ценили. Впервые за все время высказанным им профессиональным советом не просто пренебрегли — его проигнорировали.

Целью этого большого, нескладного и уже немолодого — ему оставалось два месяца до тридцати шести лет — мужчины было перейти в ДВБ на постоянную работу. Свойственная этой службе особая культура секретности, принцип необходимого знания всегда его привлекали. Само здание ДВБ было пропитано ощущением сдерживаемого волнения. Шринкс даже не скрывал, что те два дня в неделю, когда он пробегал по мосту, показывал на входе карточку охраннику и входил в святая святых, приносили ему огромное счастье. Вот только в выражении этого энтузиазма приходилось осторожничать. Он жил с Петрой, скульптором по дереву, и они вместе снимали однокомнатную квартирку в Ислингтоне. Шринкс не мог откровенно поделиться с ней своими чувствами, не мог рассказать, где именно пропадает два дня в неделю, а Петра, работавшая с утра до вечера в мастерской, понятия не имела, где он пропадает. Даже сейчас, сидя с поджатыми ногами в тесном микроавтобусе, Шринкс получал огромное удовольствие от сознания своей причастности к особенной, тайной жизни.

И вот теперь его амбиции оказались под угрозой.

Услышит ли он через эти рассыпающиеся кирпичные стены крик ужаса и боли?

Если вернуться в ДВБ в составе группы, потерявшей своего самого ценного агента, на амбициях можно будет ставить крест. А раз так, то нужно сделать все, чтобы операция завершилась успешно. Шринкс задумчиво потянул себя за волосы, накрывавшие воротник рубашки. Сидевшая рядом девушка нервно грызла ногти. Багси тупо смотрел в одну точку. Стрелок насвистывал одну и ту же мелодию. А потом на приемнике, лежавшем на коленях Денниса, замигал светодиод.

Автобус дал задний ход, а когда Шринкс выглянул в окно, то увидел сворачивающую за угол машину.

— Извините, но что случилось? — с облегчением спросил он.

— Эдриан нашел более удобное для наблюдения место, — ответил Деннис.

Шринкс представил, как дверь склада откроется и двое или трое мужчин вынесут тяжелый сверток. Как же мало ему известно о непосредственной работе той службы, которой он восторгается и с которой хочет связать свою жизнь. Одно дело сидеть в приемной комиссии, слушать, как молодые парни и девушки представляют свои резюме и довольно неубедительно излагают причины, подтолкнувшие их к решению поступить на службу в ДВБ, — там все просто и ясно. Здесь — по-другому. Здесь он увидел — пусть даже мимолетом — лицо человека, подошедшего к последней черте и сознающего это.

Да, Шринкс мог бы сказать многое, если бы его попросили. Он сказал бы, что агент, работающий без реальной поддержки, должен иметь супермотивацию. Нет, он не может мнить себя доблестным рыцарем, вступившим в схватку с преступным миром, но должен быть заточен на успех. Личный успех. Он мог бы сказать, что некоторая доза стресса благотворительна для такого агента, что недостаток стресса губителен для него и ведет к успокоенности и самодовольству, но что уровень стресса за кирпичной стеной превышает все допустимые нормы. В паузе, когда один кандидат выходил из комнаты, а другой еще не успел войти, Шринксу нравилось отпускать глубокомысленную реплику насчет того, что он ищет «организованный ум».

У двери этого старого, давно заброшенного трехэтажного здания, на осыпающейся штукатурке виднелись следы от пуль. В самой двери была широкая щель на месте оторванной доски, и Шринксу казалось, что если заглянуть туда, то можно увидеть последний акт трагедии с выносом окровавленного тела.

Ему никто не помогал, да он и не просил о помощи.

Лестница была старая, и нескольких ступенек недоставало. Те, что сохранились, жалобно скрипели и прогибались. Там, где брешь была слишком велика, Лоусон опускался на колени и полз на четвереньках, но никто не обращал на него внимания. На втором этаже — там когда-то размещался жилой блок — обнаружились дверь и окно. Проблема заключалась в том, что птицы загадили оставшиеся от пола доски. Эдриан первым добрался до окна. Дэвис и девушка, Чарли, шли по балкам, на которых и лежали сохранившиеся половицы. Балки оказались узкие, не больше пары дюймов в поперечине. Дэвис продвигался первым, вытянув назад руку, за которую держалась Чарли, перемещавшаяся мелкими, нерешительными шажками. Расстояние от балок до пола первого этажа составляло не меньше двадцати пяти футов, так что падение ничего хорошего не сулило.