Ловчий в волчьей шкуре - Владимир Свержин

Фра Анжело смерил меня долгим изучающим взором. Уж и не знаю, было ему известно или нет о моем родстве с его сиятельством, но он отлично знал, что мессир Констан выделяет меня среди прочих домашних слуг, не говоря уже о его покойном младшем брате, с которым в прежние времена мы и вовсе были неразлучны.

– Так и есть, – заверил он тихо, будто опасаясь, что кто-то в окрестном подлеске может услышать его слова. – Вернее, так могло быть. Еще вчера я готов был сказать с уверенностью почти абсолютной, что еще три месяца, ну, в самом худшем случае – четыре, и Ожье де Монсени сядет с нами за стол и сможет вновь мчать по лесам, как и прежде, охотясь на оленей и диких вепрей. Конечно, это бы походило на чудо, однако на деле было бы видимым проявлением Божьей воли и триумфом истинного знания над мракобесием и высокой науки над фарисейским суесловием! Это открытие могло бы перевернуть мир!

А что будет теперь, увы, никому не ведомо. Разве только Господу… Но что, как не гордыня спешит испечь хлеб из зерна, не успевшего созреть в колосе?! А гордыня всегда примерно наказывается Творцом Небесным, как то было с нечестивцами, дерзнувшими построить Вавилонскую башню… Да и всякий день, во всех уголках мира…

Опасаюсь, как бы не вышло худшего, как бы вместо возвращения к жизни общего любимца, храбреца и благочестивого христианина Ожье де Монсени мы не получили живой труп, чудовище, не ведающее людских чувств и не знающее пощады! Я, конечно, понимаю желание нашего господина поскорее заключить в объятия дорогого его сердцу младшего брата, но в науке, сколь бы ни было велико нетерпенье, нет места спешке. Здесь все должно идти своим чередом.

Даже славный предок графа де Монсени, храбрейший маршал де Ретц, уж на что был человек буйного и неукротимого нрава, а понимал это.

Тут я решил было, что от усталости и пережитого фра Анжело начал маленько заговариваться, и хотел уже задать наводящий вопрос, что, собственно, он имеет в виду, посреди ночи упоминая несчастного барона, но это было излишне. Пребывающего в великом огорчении священника уже было не унять.

– Иначе – кто знает? – продолжал он со слезой в голосе. – Возможно, дева Жанна осталась бы жива и вся история пошла бы иначе.

– О чем это вы, преподобный отче?

– Когда величайшая из дам прошлого века, славнейшая воительница, именуемая Орлеанской девственницей, попала в плен к бургундцам, ее вернейший соратник, Жиль де Ретц, обнажил меч, чтобы освободить ту, которая даровала монарший венец французскому королю. Он повел свой отряд к замку, где она содержалась, но бургундцы передали деву Жанну агличанам, а те – превосходящими силами заставили отступить храброго барона де Ретца от осажденных стен.

Отчаявшись победить врага мечом, смекалистый месье Жиль задумал хитрый план. Вам, конечно, известно, что приговоренным к смерти через сожжение иногда, с позволения сказать, облегчают участь. Палач, орудуя удавкой, без излишних страданий умерщвляет жертву и к столбу, наглухо закрытого позорным колпаком, привязывают уже мертвеца.

В руках у месье Жиля оказался некий древний трактат, в котором указывалось, как изготовить снадобье, чудесным образом способное поднимать мертвецов, тот самый божественный елей, которым следует помазать веки и уста покойника, а затем начертать крест на груди в знак жизни вечной. И маршал, сведущий в глубинах высокой науки, расшифровав аллегории и иносказания древней рукописи, придумал, как обхитрить врага.

Через надежного человека он подкупил палача, чтобы тот в нужный час оказал деве Жанне последнюю услугу, не дожидаясь костра. А затем он хорошо заплатил его помощникам, дабы они передали родне тело убиенной, якобы для достойного захоронения по христианскому обычаю, а вместо него подложили труп некой самоубийцы, которой все равно место в адской бездне, а уж никак не в освященной земле. Эта неприкаянная грешница и заняла бы место на костре. Понятное дело, уже в мертвом виде.

И все бы сложилось удачно, когда б помощник тамошнего палача на радостях от большого куша не выболтал в трактире, от кого и за что получил золото. Встревоженные англичане сменили палача и приблизили день казни. Де Ретц отчаянно пытался заново все устроить, и новый палач также согласился удавить несчастную, но увы, месье Жиль так и не успел приготовить зелье!

Дева Жанна была сожжена, и пепел ее развеян по ветру, а в душе у славного маршала, точно обугленной на проклятом костре, с того дня навсегда поселилась смертная тоска. Жизнь больше не интересовала его.

И хотя инквизиторы впоследствии приписывали ему желание обрести эликсир бессмертия, это желание владело им не тогда, а много прежде. А в то время он больше не хотел множить годы своих душевных мук и не губил бедных детишек ни для своих опытов, ни как иначе. Он единственный в ту пору точно знал, что и как следует делать. А теперь я заверяю тебя, Рене, именем божьим, в эликсире нет абсолютного ничего бесовского!

Фра Анжело ненадолго замолчал, словно заново переживая в душе рассказанную историю. Но затем, ободренный моим вниманием, продолжил:

– Мы точно знали рецепт. Переписанный монсеньором де Ретцем, он сохранился в бумагах его дочери. А та в свой час передала его своей… Мы долго готовились, прежде чем приступить к великому деянию. Там было много непонятного, много такого, что следовало прежде расшифровать и опробовать. Сам можешь видеть, мы достигли определенных успехов. Те, кто ныне живет в охотничьем домике, – прямое тому подтверждение.

Но, на горе, запись пропала в ту самую ночь, когда погиб наш доблестный Ожье! Мне пришлось восстанавливать ингредиенты и сам процесс исключительно по памяти, снова экспериментировать, а тело молодого сеньора и впрямь было перенесено в ледник, чтобы сохранить его до решающего часа. И вот теперь, – ученый муж вздохнул обреченно, – я везу чудодейственный эликсир в Монсени, не решаясь ослушаться господина, и, быть может, сегодняшний день поставит крест на деянии всей моей жизни!

Вот такая грустная история, мои дорогие читатели, и да простят меня Святой Рене и Святой Лу, в тот час я не стал усугублять душевного смятения фра Анжело, делясь с ним подозрениями Алекса. Впрочем, теперь уже не только Алекса, и вовсе не подозрениями. Червячок сомнения поперхнулся и издох в страшных муках. Впрочем, муки червячка закончились, а мои остались.

…А в то самое время, пока длился этот разговор, хотя, может, и не в то самое, но той же ночью, отвергнутый полковник, перейдя от роли пылкого котабальеро к образу хладнокровного агента 013, действовал во вражеском тылу, к своему разочарованию не прикладая лап. Да-да, мой читатель, именно не прикладая, сколь бы того ни желали его душа и отчасти желудок. Ибо, как вы, несомненно, помните, он вел секретные дипломатические переговоры с руководством мышиной общины замка Монсени.

Уже потом, много позже, на Базе, господин советник заверял, что категорически не ест мышей, и это – семейная черта всех его предков, начиная с XVII века. С той самой поры, когда шляхтичи, осажденные в Кремле войском князя Пожарского, преподнесли в день рождения какому-то своему полковнику – юбиляру мясной пирог из ни в чем не повинного кота, фаршированного тушеными мышами. А это был не просто кот, а предок нашего Пусика.

Над его россказнями можно было посмеяться, но в защиту их он приводил вполне основательный довод: коты, избегающие охоты на грызунов, конечно, в то время были не в почете. А потому, чтобы как-то выжить, им пришлось активно развивать мозг, и венцом этой ветви эволюции стал великолепный дон Котофан.

Судя по тому, как кот непроизвольно облизывался во время рассказа, поддержание семейных традиций давалось ему с трудом. Но оставим в стороне гастрономические пристрастия дона Котофана, о них можно создать отдельную книгу, и вернемся к высокой дипломатии. Вернее, конечно, не слишком высокой, тем более что встреча состоялась под каменными сводами замкового подвала, следовательно, на самом нижнем уровне.

– То, что вы рассказали, очень интересно. Если граф вздумает переворачивать страницы, сообщайте немедленно. Мы заплатили больше, чем договаривались, и готовы заплатить еще. Наша щедрость вам известна. Однако – ваши услуги против наших. Сделайте то, чего я требую, и награда не заставит себя долго ждать. Подумайте, – воистину королевская награда, и без всяких хлопот и мышеловок.

Мыши пищали в ответ, то есть, они, конечно, говорили, возможно, даже выдвигали какие-то доводы за или против, но даже столь высокоинтеллектуальное существо, как дон Котофан, не мог избавиться от врожденного пренебрежения к мышиной возне вокруг сути вопроса. Он уже считал продуктивный диалог, в смысле диалог о продуктах, окончательно подошедшим к концу, как и его терпение, когда на лестнице, ведущей в подвал, послышались шаги.

Мыши, не успев резюмировать итог переговоров, тут же брызнули врассыпную, а неустрашимый агент 013, про себя кляня их на три слона и черепаху, то есть на чем свет стоит, без промедления скрылся за ближайшим контрфорсом[10]. Спрятался, исчез, уменьшился до размеров котенка.