Золушки из трактира на площади - Лесса Каури

Матушка добралась до деревянных мостков, ведущих к маяку, села, свесив ноги, и плотнее укуталась в плащ. Ветер становился злым, кусачим, подвывал голодно, гоняя крачек над неспокойными волнами. А ведь всего пару дней назад синь неба и нежное солнце ласкали взор, и казалось: тихая прелесть природы никогда не сойдет на нет.

Она просидела, бездумно глядя на волны и горизонт, около часа. Сумочка, что лежала на коленях, ощутимо согревала, будто внутри нее находилась маленькая печка.

Скрип старых досок среди шума воды был почти не слышен, однако тот, кто приближался к Бруни сзади, явно желал, чтобы его заметили. Обернувшись на звук, она увидела Красное Лихо. Как и в последние их встречи, он был одет словно бродяга – в простую стеганую куртку, штаны, заправленные в невысокие сапоги, и черный плащ с капюшоном.

Оборотень сел рядом, подумав мгновение, откинул капюшон и стянул шнурок, стягивающий косу. Встряхнул головой, позволяя волосам рассыпаться по плечам. Матушка невольно залюбовалась темно-рыжим, почти красным, потоком, в котором не было ни единого седого волоса.

– Полковник, – поинтересовалась она, – зачем вы следите за мной?

Торхаш пожал плечами. Вытащил из кармана замшевый сверток и передал ей. В нем оказалась круглая шкатулка из светлого металла, удивительно легкая и настолько изящная, что казалось, в ее создании участвовали эльфы. Шкатулка была покрыта тончайшей резьбой, а крышка украшена полупрозрачным кабошоном красного оттенка. Но, как Матушка ни пыталась открыть вещицу – та не поддавалась. Промучившись несколько минут, она подняла растерянный взгляд на Лихая.

Тот сидел с закрытыми глазами, подставив лицо ветру. Крылья тонкого носа хищно подрагивали, будто оборотень ловил запахи с той стороны пролива – из Гаракена.

– Назови имя, маленькая хозяйка, – сказал он, не поворачиваясь и не поднимая век. – Коснись губами камня и произнеси его.

– Мое имя? – уточнила Матушка.

Лихай насмешливо покосился на нее оранжевым глазом. Сердце Бруни пропустило удар. Неужели Кай нашел возможность прислать весточку? Но какое имя она должна называть? То, что она шептала жаркими ночами, плавясь в объятиях крепких рук любимого, или то, что навсегда разбило их призрачное счастье? В один миг вспомнились голос и запах, тихий смех и хриплый шепот…

– Кай! – прошептала Бруни, прижавшись губами к холодному кабошону. – Мой Кай!

Камень потеплел. Вспыхнул ярко и тут же погас. Торхаш одобрительно кивнул:

– Открой!

Крышечка поднялась от одного касания пальца, будто была на пружинках. На дне шкатулки лежал сложенный вчетверо листок бумаги. Торопясь, Матушка развернула его и прочитала: «Родная, я скучаю по тебе!»

Сомнения, сожаления и страх отступили в небытие. Кай был рядом, обнимал Бруни и шептал, касаясь губами волос: «Я скучаю…»

– Какая чудесная вещь! – дрогнувшим голосом сказала она. – Спасибо, что принесли ее мне.

– Она называется Шепотом сердец – люди любят придумывать красивые, но глупые названия понравившимся вещам, – усмехнулся оборотень. – Шепотов всегда должна быть пара, иначе они не будут работать. Мой друг обнаружил один в сокровищнице еще до своего отъезда и взял с собой, а меня просил разыскать второй. Сегодня я наконец его нашел. Если ты захочешь ответить на письмо – положи свое в шкатулку, коснись камня губами и произнеси имя. Он получит его почти мгновенно.

Бруни гладила тонким пальцем покатый бочок шкатулки и улыбалась. А потом вдруг спросила:

– Полковник, а почему вы не участвуете в инспекции пограничных гарнизонов? Мне кажется, без вас она будет недостаточно успешной!

Торхаш, подняв брови, посмотрел на собеседницу. Матушка была совершенно серьезна. В серых глазах не отражалось ни тени иронии.

– Через три дня университет откроет двери для абитуриентов, – пояснил он, наконец. – Если бы я отправился на границу, не успел бы вернуться к открытию. Я воин, а не учитель и тем более не декан, но… если не я, то кто же?

Он одним движением вскочил на ноги.

– Позволь, теперь я тебя покину, маленькая хозяйка! Смотри не простудись.

Бруни улыбнулась, глядя на него снизу вверх. В голосе оборотня насмешка не звучала вовсе, зато ясно ощущалась… забота. Она провожала его глазами, пока он не покинул пляж, поднявшись на набережную. А потом вновь посмотрела на записку.

«Родная, я скучаю по тебе!»

– А я, – прошептала Матушка, глядя на горизонт, – пытаюсь тебя спасти…

Брунгильда бродила по городу, покуда не стемнело. В Вишенроге располагалось несколько Домов магических орденов. Она зашла в каждый. Встреченные магистры в один голос твердили, что проклятие снять невозможно. Слушая их умные речи и все больше уставая от каждого сказанного слова, Матушка украдкой гладила чешую дракона, спрятанную в сумочку в качестве финального аргумента беседы, но не спешила с ней расставаться.

Выйдя из последнего Дома, Бруни устало опустилась на скамейку у входа. Надежда – живучий пламенный зверь, но и он, вспыхнув было после слов госпожи Поползень, начинал умирать, покрываясь пеплом тоски.

– Шла бы ты домой, девонька, – присел рядом старичок-привратник. – Скоро совсем стемнеет, негоже такой хорошенькой без провожатых бродить!

Бруни украдкой бросила взгляд на его руки – нет, не было на пальцах магистерских перстней-печаток, так любимых маститыми магами. Она тихонько вздохнула и… расплакалась.

– Дело, видать, серьезное, – растерялся старичок.

– Конечно, серье-е-езное, – всхлипнула Матушка, – раз никто из магистров мне помочь не может!

– На каждого магистра найдется архимагистр! – назидательно поднял палец привратник, погладил Бруни по макушке, как маленькую, и ушел в Дом, звеня подвешенными к поясу ключами.

Матушка отчаянно потерла глаза и посмотрела направо. Там возвышалась над городом башня Ласурского Архимагистра, выстроенная из серого мрамора с золотыми прожилками, которые светились в темноте, благодаря чему здание по ночам сияло, будто божий перст, направленный в небо, а в пасмурную погоду было видно с моря не хуже Вишенрогского маяка. Вот и сейчас на стенах оживало золото, порхало во все стороны быстрыми озорными ящерками.

Решительно высморкавшись, Бруни затолкала платочек в сумочку, запахнула плащ и, как бабочка, полетела к свету.

В огромной приемной, занимавшей весь первый этаж, она оробела от безлюдья и вида великолепных скульптур, явно сработанных мастерами-гномами, а также шикарной, украшенной драгоценными камнями люстры. Впрочем, сердитое покашливание, раздавшееся из-за огромного стола в дальнем конце зала, указывало на то, что она не совсем права насчет безлюдья. Матушка направилась туда, нервно прижимая к груди сумочку и боясь оступиться на полу, зеркалом отражавшем потолок.