Золушки из трактира на площади - Лесса Каури

– Да-а, – спустя молчаливую паузу протянул Пип и подвинул ей кружку с дымящимся отваром трав и пряностей от похмелья. – И где же тебя так угораздило?

Матушка не ответила. Обжигаясь, выдула варево, громко сказала: «Фу!» и поинтересовалась у наблюдателей:

– Мастер Висту уже пришел?

– С первым лучом солнца появится, – хмыкнула Ровенна, – зарянкой прискачет! Мы, хозяйка, без него столы двигать не будем. Вдруг он скажет, что надо по-другому.

– Ты иди в мою комнату, поспи, – заботливо предложил вернувшийся с ночной охоты Весь, – а то как есть умертвие умертвием! С этими двумя разве выспишься?

– Но… – попыталась возразить Матушка, однако Пип раздраженно махнул ладонью.

– Молчи, дочка! – грозно сказал он. – Сказано, спать, значит, спать. И потом, ты забыла? Весь сейчас к пацанам уйдет на целый день, а у тебя два дня выходных. Вот и отдыхай. А этих… – он неодобрительно посмотрел вверх, – я сам завтраком накормлю.

Бруни собралась было возразить, вот только слова все куда-то разбежались. Постояв немного, она развернулась и отправилась в комнату оборотня.

Весь предпочитал спать без одеяла, поэтому его убрали в сундук у стены. Накрываясь, Матушка ощутила тонкий запах пыли и шерсти и вдруг почувствовала себя так уютно, будто ее обнимали родные руки. Кай уехал надолго, но, когда он вернется, им придется поговорить. Кай сам этого хотел, и кто знает: может, он собирался открыть ей свое истинное имя?

Когда Матушка спустя четыре часа спустилась вниз, в зале царило оживление, подпитываемое энергией маленького Висту. Четыре стола были составлены вместе под окнами и накрыты бархатным покрывалом. Косо падающие солнечные лучи расцвечивали его яркими пятнами, робко трогали груды винограда, яблок, груш и зелени, живописно разложенные в изголовье. Осень дарила людям изобилие полей и садов, которое художник стремился отобразить в шедевре. Не хватало лишь модели.

– Послать бы кого-нибудь к Клозильде, – шепотом сказала Бруни Пипу, – боюсь, не проснется она к назначенному мастером времени.

– Сестры уже пошли, – буркнул тот, – мне на сегодня опоздунов достаточно!

Матушка невольно хихикнула:

– Кого?

– Опоздунов, – повторил повар. – Еле разбудил эту пару морковок! Ванилька чуть во дворец не опоздала, а Дрюня заявил, что король будет занят весь день и его, шута, услуги ему сегодня вообще не потребуются, а потому он, шут, имеет право спать до вечернего времени исполнения им, шутом, супружеских обязанностей…

Он замолчал, сердито помешивая кашу в горшке. Снял пробу, добавил сахара и ванильного порошка.

– И что дальше? – заинтересовалась Бруни.

– А дальше я вытащил их из кровати, накормил и вытолкал взашей. И тебя вытолкаю сейчас! – пообещал он грозно.

– Меня зачем? – удивилась Матушка.

– Чтобы ты вышла погулять! Погода сегодня солнечная, хоть и прохладно. Сходи на причал или пройдись по лавкам. Гуляй, доченька. А то все в четырех стенах!

Бруни не заставила себя упрашивать. Прислушиваясь к звукам из зала, быстро съела предложенную кашу. Вернулась в свою комнату, где застала страшный беспорядок и нашла пару чужих предметов гардероба, видимо забытых впопыхах. Умылась и переоделась в теплое платье, ботинки на меху и толстый плащ с отороченным мехом капюшоном, собрала сумочку и спустилась вниз.

В зале она увидела растерянных сестричек Гретель и ревущую белугой матрону Мипидо. Прищуривая один глаз, будто целясь, та разглядывала в малюсеньком карманном зеркальце клоки ярко-красных волос.

– И как-а-а-ая из меня-я-я тепе-е-е-рь Пресве-е-е-е-тла-а-ая? – вопрошала она Вистуна, стоящего рядом и трогательно гладящего ее по плечу. – Мне то-о-олько Кра-а-асную демони-и-и-ицу изобража-а-ать!

– Пресвятые тапочки! – ахнула Матушка. – Клози, ты, что же, так и уснула вчера с хинной маской на волосах?

Та кивнула, клокоча рыданиями, словно истинная грозовая туча громами.

Бруни переглянулась с гончаром. Тот растерянно пожал плечами. Взгляд Матушки упал на фрукты и овощи, украшающие столы. Отложив сумочку, она взяла несколько виноградных гроздей и приложила к красным волосам Клозильды. Получилось живописно. В глазах мастера Висту блеснуло понимание.

– Ну-ка успокойся! – неожиданно внушительно приказал он Туче Клози. – Иди умойся, выпей воды и возвращайся. Я не передумал рисовать Индари, но теперь мне надо это обдумать. А пока ты будешь являть собою Дух Осени!

От изумления Матрона прекратила рыдать и, всхлипывая, уставилась на маленького Висту.

– Ну же, душа моя, – ласково сказал он, сменив тон, – ты же просто Осенняя фея, взгляни на себя! У тебя прекрасная гладкая кожа, нежный румянец, яркие губы, необычного орехового оттенка глаза, а красные волосы тебе только к лицу!

Клози зарделась.

Бруни впервые видела, как глава Гильдии прачек краснеет, становясь ярко-малиновой, в тон прическе.

– Ты можешь умыться в моей комнате, – тепло улыбнулась она Клозильде. – Там есть все для того, чтобы привести себя в порядок и причесаться. А красный цвет тебе и правда чрезвычайно идет!

Матрона напоследок судорожно всхлипнула и метнулась наверх, едва не расширив дверной проем на кухню.

– Благодарю за прекрасную идею, Матушка Бруни! – поклонился мастер Вистун и, взяв со стола розовощекое яблоко, покрутил его в руках. В глазах его появилось выражение нежное и мечтательное. – Я уже вижу шедевру!..

Матушка обратила внимание на его тонкие и чуткие пальцы. Ванилла бы сказала, что мужчина с такими пальцами – гарант чуйственного дамского удовольствия! Тихонько улыбаясь, Бруни раскланялась с Висту, кивнула сестрам и вышла на улицу с легким сердцем. Будто сама Богиня шепнула ей, что шедевра удастся!

Но она сделала несколько шагов, и улыбка исчезла, словно развеялась прохладным осенним ветром. Матушка замешкалась, решая, куда направиться, затем повернула к побережью. Но пошла она не в порт – не хотелось видеть яхту Кая, одинокую, тоскующую по хозяину. Узкими и извилистыми улочками Припортового квартала она спустилась на набережную Русалок, с ее чугунными скамейками, кичливыми фонарями и ажурными беседками, увитыми отчаянно краснеющим девичьим виноградом, а с нее ступила прямо на влажный песок пляжа. Его широкая полоса чернела грудами мокрых водорослей, на край набегали сердитые волны, украшенные белыми барашками пены. Левее, на каменистом отроге, виднелся заброшенный маяк. Новый, оснащенный магическим негаснущим светильником, построили у входа в порт уже при Редьярде Третьем, а этот так и стоял покинутый, омываемый морем и оглаженный ладонями ветров, напоминая баклана, что готов сорваться со скалы вниз. Бруни часто ходила сюда в детстве, иногда одна, иногда с отцом. Они собирали ракушки на отмели и варили их в котелке на костре прямо на пляже, а еще пускали кораблики, выточенные Эдгаром. Отец следил за тем, как смешные лодчонки упрямо преодолевают прибой, и глаза его полнились грустью. Мореход скучал по своему морю. Как-то юная Бруни спросила его, почему он перестал ходить в плавание, а он ответил: «Море – тот же бог, которому нужно поклоняться и приносить жертвы. Однажды я понял, что вступил в возраст, в котором, если не остановиться – начнешь жертвовать своим будущим: женой, что еще не встретил, детьми, что пока не появились… И я остановился. Сошел на берег в Вишенроге, устроился на работу в дом ушедшего на покой капитана, с которым доводилось плавать. А потом на рынке познакомился с твоей мамой. Мы с ней поспорили о времени лова камбалы, выложенной на одном из прилавков. И я оказался прав. Кажется, – он засмеялся, – она обижается на меня за это до сих пор! Когда же у нас появилась ты, я понял, что просто не имею права вас покинуть, как бы море ни звало меня. Ведь ваше счастье куда важнее моей свободы». Тогда она не поняла его последних слов, а нынче они стучались в сердце, будто голодные птицы в окно зимой. Если бы она могла сделать Кая счастливым!