Мотылек - Анри Шарьер

– Ну ладно, может, ты и прав. Где ты украл тридцать шесть золотых монет по сто песо каждая?

– Они мои. Мне их дал вождь индейского племени, живущего у подножья гор, по имени Хусто.

– Как это у индейца может оказаться такое богатство? Да еще он отдал его тебе?

– Вот что, шеф, вы слышали что-нибудь о краже золотых монет в сто песо?

– Верно, не слышали. По донесениям такой кражи не было. Но это не значит, что мы не наведем справки.

– Наведите, это пойдет мне на пользу.

– Француз, за тобой серьезное преступление – побег из тюрьмы Риоачи. Еще более тяжкое преступление – ты помог бежать Антонио, на совести которого жизнь нескольких пограничников береговой охраны. Его ждал расстрел. Тебя разыскивают французские власти. Ты приговорен к пожизненной каторге за убийство. Ты опасный убийца, и я не позволю тебе находиться в одной камере со своими дружками, а то ты снова постараешься удрать. Слишком большой риск. Тебя посадят в карцер до отбытия в Барранкилью. Если будет установлено, что деньги не украдены, мы их тебе вернем.

Меня выдворили из кабинета и отправили вниз по лестнице, которая вела в подземелье. Отсчитал более двадцати пяти ступенек. Едва освещенный, мрачный, сырой коридор. По обе стороны клетки для узников. Одна из них открыта, меня туда и втолкнули. Как только за полицейскими закрылась дверь, на меня пахнуло гнилью и затхлостью от скользкого и грязного земляного пола. Меня стали окликать со всех сторон. В каждой клетке сидели один, двое или трое узников.

– Francés, Francés! Qué has hecho? Por qué estás aquí? (Француз, что ты сделал? За что тебя?) Ты знаешь, что это камеры для смертников?

– Да заткнитесь. Пусть он скажет, – послышался голос.

– Да, я француз. Бежал из тюрьмы Риоачи.

Мою тарабарщину по-испански поняли хорошо.

– Послушай, француз. Надо тебе кое-что сказать. У задней стены камеры – доска. На ней можно лежать. Справа найдешь жестяную банку с водой. Не очень расходуй: дают только немного утром, а просить больше нельзя. Слева – параша. Накрой ее курткой, чтобы меньше воняло. Куртка тебе не нужна – и так жарко. Мы все тут накрываем параши своим тряпьем.

Я подошел к решетке, чтобы лучше разглядеть их лица. Удалось рассмотреть двоих в клетке напротив. Они стояли у решетки, просунув ноги в коридор. Один испанско-индейского происхождения, очень похож на тех полицейских, которые арестовали меня в Риоаче. Другой – довольно светлокожий негр, очень красивый юноша. Негр предупредил меня, что во время приливов в камере поднимается вода. Но мне не следует опасаться: выше пояса вода не доходит. Я не должен ловить крыс, которые могут на меня забраться, – их надо бить наотмашь. Ловить их нельзя – могут укусить. Я спросил:

– Сколько времени вы в этой дыре?

– Два месяца.

– А сколько другие?

– Держат не более трех. Если оставят дольше, значит здесь и сдохнешь.

– А кто здесь сидит дольше всех? И сколько уже сидит?

– Восемь месяцев. Он долго не протянет. Сейчас он может подняться только на колени. Ноги не держат. Посильнее прилив – и он утонет.

– В вашей стране живут дикари.

– А я и не спорю. Твоя страна цивилизованна не больше, чем наша, если дают пожизненное заключение. Здесь, в Колумбии, либо двадцать лет, либо смерть. Больше не дают.

– Согласен. Везде одно и то же.

– Многих угробил?

– Нет. Только одного.

– Быть не может. За одного – и пожизненная каторга?

– Правду говорю.

– Ну, значит, твоя страна такая же дикая, как и моя, не так ли?

– Не будем касаться стран. Ты прав. Полиция везде дерьмовая. За что посадили?

– Убил человека вместе с его сыном и женой.

– За что?

– Они скормили свиньям моего маленького брата.

– Боже, как это? Какой ужас!

– Брат, пятилетний несмышленыш, каждый день бросался камешками в их сына. Несколько раз угодил тому в башку.

– И все-таки это не повод.

– Я тоже так подумал.

– А как ты узнал?

– Брат пропал, и его не было трое суток. Я стал искать и нашел его сандалию в навозной куче. А навоз выбрасывали из свинарника. Я разрыл кучу и обнаружил белый окровавленный носок. Сразу все понял. Женщина призналась перед смертью. Я им разрешил помолиться, прежде чем застрелить. Первым выстрелом я перебил человеку ноги.

– Ты правильно сделал. Что тебе корячится?

– Двадцать лет, не больше.

– А в этой дыре за что?

– Ударил полицейского, родственника той семейки. Он служил здесь, в тюрьме, но сейчас его перевели в другое место. Теперь я спокоен.

Открылась главная дверь в подземелье. Появился надзиратель с двумя заключенными, которые несли деревянную бадью на двух шестах. Сзади, у них за спиной, маячили еще две фигуры стражников с винтовками. Заключенные обходили клетки и опорожняли параши в бадью. Удушливая вонь от экскрементов и мочи повисла в воздухе. Она перехватывала дыхание. Никто не разговаривал. Когда они пришли в мою клетку, тот, кто взял мою парашу, обронил на землю небольшой пакет. Я тут же ногой задвинул его подальше, где потемнее. Когда они ушли, я развернул пакет и нашел в нем две пачки сигарет, зажигалку и записку, написанную по-французски. Сначала я прикурил две сигареты и перекинул ребятам в клетку напротив. Затем позвал соседа. Он, просунув руку между железными прутьями, принимал от меня сигареты и передавал дальше. Я тоже закурил и принялся рассматривать записку. Света не хватало. Я скрутил жгутом оберточную бумагу и после нескольких попыток зажег ее. Быстро стал читать: «Держись, Папийон. Рассчитывай на нас. Береги себя. Завтра мы пришлем тебе бумагу и карандаш. Ты сможешь нам написать. Вместе до самой смерти». Как она меня успокоила, эта записка, как согрела мне сердце! Я не один. Со мной мои друзья, и я могу рассчитывать на их помощь.

Никто не разговаривал. Все курили. По количеству розданных сигарет я понял, что в клетках для смертников сидит девятнадцать человек. Да, меня снова опускают вниз по сточной канаве, теперь я в ней сижу по самую шею. Эти сестрички Господа нашего оказались сестрами дьявола. Не верилось, чтобы монахини – ирландка или испанка – могли выдать меня. И я-то хорош – поверил монахиням! А может, они ни при чем? Может, возница? Два или три раза мы неосторожно разговаривали по-французски. Мог он подслушать? Какое это имеет значение? На этот раз ты попался, петушок. Попался, и очень крепко. Монахини, шофер, матушка настоятельница – да какая разница? Все хороши!

Вот и сиди теперь в этой вонючей дыре, с наводнением по два раза в сутки. Жара несусветная. Снял рубашку, затем штаны. Снял ботинки. Потом весь скарб повесил на решетку.

Пройти две с половиной тысячи километров – и на тебе, пришел! Ошеломляющий успех! Боже! Ты был так добр и щедр ко мне! Неужели Ты меня оставил? Боже праведный, не лишай меня Твоей милости. Ты сердишься на меня, о Боже! И поделом! Ты дал мне свободу. Самую прекрасную свободу! Ты дал мне даже не одну, а двух замечательных жен! И солнце, и море. И дом, где я был полным хозяином. Жизнь на природе, такую простую, но такую милую и спокойную. Какой уникальный подарок я получил от Тебя, о Боже, – свободу! Жизнь без полиции, судебного магистрата, без завистников и недоброжелателей вокруг. И я этого не оценил! Голубое море, временами почти изумрудное или черное. Солнечные восходы и закаты, когда все, казалось, перед тобой плывет в дивном прозрачном мареве. Жизнь без денег, но при наличии всего, что требуется человеку для жизни. У меня было все, но я отверг Твои милости с презрением гадкого человека и растоптал их. Чего ради? Ради человечества, которому на меня ровным счетом наплевать? Ради людей, которые даже не удосужились разобраться, есть ли во мне что-нибудь хорошее? Ради этого мира, который отвергает меня, не оставляя никаких надежд на будущее? Ради общества, которое стремится любой ценой стереть меня в порошок?

Ох уж и посмеются надо мной все эти сволочи, когда узнают, что меня снова поймали! Двенадцать вонючих ублюдков, или как их там, присяжных заседателей. Вшивый Полен, фараоны и прокурор! Разумеется, найдется какой-нибудь журналист, который сообщит эту новость во Францию.

А как же там мои родные и близкие? Порадовались, наверное, за меня, когда жандармы им сообщили, что я улизнул от тюремщиков. А теперь придется перестрадать все сызнова.

Я совершил ошибку, оставив свое племя индейцев. Я имею полное право называть гуахира своим племенем. Они меня приняли, они сделали меня своим. Я плохо поступил и заслужил наказание. И все же… Ведь не для того я бежал, чтобы увеличить индейское население Южной Америки. Боже праведный, Ты ведь должен понять, что мне суждено жить в обыкновенном цивилизованном обществе, и я хочу доказать, что смогу быть для него совершенно безвредным. Вот моя судьба – с Твоей ли помощью или без всякой помощи.

Я должен и постараюсь доказать, что я не худший из людей, а просто обыкновенный человек, не лучше и не хуже других для данного человеческого сообщества и для данной страны.