Дорогой интриг - Юлия Цыпленкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я улыбнулась, и герцогиня отпустила меня. Распрямившись, я склонила голову, пропуская ее светлость. Моя покровительница отошла к зеркалу, оглядела себя и, выслушав восторженные комплименты от своих фрейлин, обернулась.
– Дети мои, сегодня чудеснейший день. Не будем терять времени и отправимся на прогулку. Сегодня я желаю развлекаться. Шанриз, – я ответила внимательным взглядом. – Вы пока свободны, но я непременно жду вас в парке.
– Скоро я присоединюсь к вам, ваша светлость, – я присела в реверансе и поспешила вернуться к себе, пока моя утроба не начала выводить непристойные рулады, голод все-таки начал ощущаться.
А пока Тальма бегала на кухню, я сидела за столом, рассматривала безыскусный букет и продолжала фантазировать. Так и летала в облаках, пока не вернулась служанка. Она закончила мои грезы одним движением – убрала букет со стола и заменила его завтраком. Неодобрительно покосившись на нее, я вздохнула и признала, что хватит уже мечтать и строить воздушные замки, пора бы вспомнить о насущном. И пока насыщалась, заставила себя даже не смотреть в сторону букета. Во-первых, неизвестно, от кого сие подношение, а во-вторых, может еще и не своими руками собирали, а попросту отправили прислугу. И после этих мыслей ореол вокруг букета померк. Так что свои комнаты я покидала уже собранная и готовая к дальнейшим военным действиям.
Я особо не раздумывала, зачем нужна ее светлости. Раз призвала за день до моего дежурства при ней, значит, или хочет поговорить, или же дать какое-то указание. Выйдя из дворца, я узнала у стражи, в какую сторону направилась герцогиня Аританская, а затем последовала туда, думая, что придется пройти большую половину парка, пока отыщу свою покровительницу, однако нашла ее я очень скоро.
Ее светлость расположилась на лужайке, на которую выходили окна королевского кабинета и его покоев, и затеяла батфлен – игру, в которой мяч ловили сачками. Сачки эти назывались ловцами и отличались от тех, которыми ловят бабочек, меньшим диаметром и твердым каркасом и краями, позволявшими, подобрать мяч с земли. Игра была занимательной и веселой. Мы с Амберли обожали ее, играть в нее нам не мешало даже малое количество участников: я, она и лакей, кидавший нам мяч. Да что там! Именно в таком составе мы и любили батфлен! Потому что можно было броситься к мячу и, визжа и выкрикивая что-нибудь этакое, мешать друг другу. Конечно же, мы упускали мяч! И потом, заливисто хохоча и толкаясь, мы пытались накинуть сачок на мяч, подхватить его и поднять, объявляя свою победу. Когда приходилось играть с родителями или с другими девочками, нам становилось невыразимо скучно, потому что вести себя полагалось более пристойно и терять весь тот пыл, который и делал батфлен по-настоящему увлекательным.
В игре, затеянной фрейлинами ее светлости, всё было намного спокойней и приличней, чем у нас с моей сестрицей. Всего в игре участвовало пятеро, шестой была сама герцогиня. Они составляли две команды, перемешанные между собой. Мяч кидала та, у кого он оказался в сачке. Если на противоположной стороне лужайки его не смогли поймать и мяч покатился по траве, то, конечно же, за ним кидались вдогонку, но мешали друг другу лишь сачками. Вроде и увлекательно, но не было того щенячьего восторга, хорошо мне знакомого, и я даже невольно вздохнула, вспомнив об Амбер. Мне ее ужасно не хватало, и я безмерно тосковала по своей родственнице…
– А вот и вы, Шанриз! – воскликнула разрумянившаяся герцогиня. – Смените же меня скорее, я уже вздохнуть не могу!
Я бы даже скептически хмыкнула, зная, как надо играть, чтобы не хватало сил для полноценного вздоха, но уважение и рамки приличий не позволили мне это сделать. Поэтому я просто поклонилась и поспешила «спасти» ее светлость. И когда встала на ее место, то обнаружила на скамейке, скрытой до этого кустами, барона Гарда. Искренне улыбнувшись ему, я вопросила:
– Отчего ваша милость отсиживается в кустах? Неужто опасаетесь, что женщины победят вас и в батфлене?
– О-о, – возмущенно протянул барон: – Это уже прямой вызов, ваша милость! Но я его не приму, – тут же ответил он: – Я буду лишним игроком. К тому же я увлекаюсь и могу нечаянно обидеть даму резким движением, а этого делать мне вовсе не хочется.
– Ваша милость, я с радостью уступлю вам свой сачок, – мгновенно отозвалась прим-фрейлина. – Мне привычней стоять подле моей госпожи, а не состязаться в удали с теми, в ком еще кипит задор.
Я перевела взгляд на герцогиню. Она уже успела сесть на скамейку. Ее светлость некоторое время смотрела на окна кабинета своего племянника, а после расслабилась и махнула рукой:
– В самом деле, Фьер, идите и смените графиню. Мы с ней дамы почтенного возраста, и это нам престало сидеть на скамейке и наблюдать за играми молодых людей. Дитя мое! – это было уже обращено ко мне: – Не вздумайте позволить его милости выиграть у вас!
– Клянусь, – заверила я и широко улыбнулась, уже чувствуя азарт. С бароном, я была уверена, игра пойдет веселей.
Однако Гард, уже направлявшийся к прим-фрейлине, вдруг остановился и обернулся к герцогине:
– Ваша светлость, ее милость повергает меня в трепет, – пожаловался барон. – Вы видите эту кровожадную ухмылку на устах очаровательного создания? Сдается мне, что под этой милой личиной скрывается чудовище.
– Идите смело, ваша милость, я вас не съем, – заверила я Гарда. – Может, укушу разок, но вы выживите.
– Фьер, немедленно прекратите бояться, заберите сачок у графини Виктиген и займите ее место, – приказала герцогиня.
– Покоряюсь, – склонил голову барон, опустил плечи и голову и, будто осужденный на казнь, дошел до прим-фрейлины под веселый женский смех.
– Быть может… – вдруг донеслось с противоположной стороны лужайки, и все взгляды устремились на Керстин, смущенно опустившую глаза, – быть может, господин барон желает играть на нашей стороне? У нас безопасней…
– Вот уже нет, – фыркнула герцогиня, – этак его милость еще заплывет жирком, станет неповоротливым и изнеженным. Пусть уж лучше Шанриз заставит его побегать. Это будет восхитительное зрелище!
Ее взгляд снова скользнул к окну, и я заметила, как уголки губ дрогнули в улыбке. Я не оборачивалась, но довольства на лице ее светлости хватило, чтобы понять – нас все-таки услышали и
