Дети ночных цветов. Том 2 - Виталий Вавикин

Незнакомец тем временем пересек двор, скрылся в тени навеса, огляделся. Дыхание со свистом вырывалось из его сломанного носа. Хрящи срослись неправильно, и теперь дышать носом было крайне сложно. Кроме носа пострадали еще и шесть зубов. Железная коробка сделала свое дело. Железная коробка в руках соседа из Омахи. Но теперь этот сосед был здесь, в Неваде, в этом отеле, за черной дверью, которую практически невозможно разглядеть в ночной мгле.

Глава одиннадцатая

Джон Грэнни поднялся на крыльцо. Ожидание в последние дни начало казаться вечностью. Хватит с него. Сейчас он постучит, и когда Бадди откроет, взыщет с него все долги. Джон запустил руку в карман, сжал в ладони пробирку с ярко-желтым зельем. Оно пахло цветами и чем-то сладким. Запах был приятным, но Грэнни почему-то всегда начинал чувствовать, как к запаху цветов прибавляется металлический запах крови. Это воспоминание было далеким, но каждый раз слишком четким, чтобы не испытывать отвращения к запаху зелья. К тому же в этом воспоминании было и что-то еще – злость, обида, жажда мести. Там, в Омахе, лежа в кустах шиповника с разбитым лицом и захлебываясь своей кровью, Грэнни не думал, что судьба заведет его так далеко, но сейчас ему казалось, что подсознательно он был готов к этому…

Открыть глаза, увидеть небо. В голове дурман от выпитого и полученных ударов. Крови так много, что кажется, будто ему перерезали горло. Грэнни попытался подняться, не смог, тихо выругался, понял, что лишился нескольких зубов, и снова выругался.

– Чертов Бадди! – он сплюнул скопившуюся во рту кровь, повернулся на бок. Сломанный нос пульсировал, разбухал. – Что за… – Грэнни недоверчиво поднял голову, пытаясь уловить далекий, призрачный запах: сладкий, цветочный. Он прибавлялся к запаху крови, смешивался с ним.

Грэнни прищурился, пытаясь рассмотреть выброшенную Бадди пробирку с желтым зельем. Мир двоился, поэтому ему долго не удавалось отыскать источник запаха. Затем пальцы нащупали холодное стекло. Зелье сверкало и переливалось в лунном свете. Оно звало его, шептало ему на ухо, упрашивая принять себя.

– Что за чертовщина?! – Грэнни сам не понял, как откупорил пробирку.

Боль и головокружение стихли. Мысли стали чистыми и прозрачными, как родниковая вода. На мгновение ему показалось, что он чувствует горную свежесть. Мир перестал существовать. Рука сама начала подниматься, чтобы поднести пробирку ко рту. Грэнни закрыл глаза. В голове не осталось ничего, кроме желания принять искрящееся зелье. Лишь что-то далекое и до боли родное, пробившееся сквозь пелену лет и сотни запоев, – Майкл. Майкл Грэнни. Старший и единственный сын Джона Грэнни и его жены.

Воспоминание было далеким и неясным, но в нем была сила. Оно столько лет мучило своего хозяина, что сейчас подчинить себе его волю для него не составляло труда. Джон увидел себя молодого. Себя до проблем с желудком, печенью и обещания врачей, что если он не бросит пить, то очень скоро сыграет в ящик. Но как?! Как это сделать, если воспоминания настолько сильны, что они держат тебя крепче, чем голодный аллигатор свою жертву? Как сбежать от боли и отчаяния? Как перестать винить себя? Если единственный сын умирает в пятнадцать лет? И что говорит патологоанатом?

– Героиновая интоксикация.

Джон запомнил этот момент на всю жизнь, как запомнил лицо мужчины, делавшего вскрытие его сына. Он был не стар и не молод. Волосы не черные и не светлые. Рост средний. Все среднее. Вряд ли его собственная жена сможет назвать десять физических особенностей, которые отличают супруга от остальных. Но Джон мог. Это лицо отпечаталось, казалось, прямо на его глазах. И невозможно было нигде спрятаться от него.

– Героиновая интоксикация.

Джон смотрел на врача и не знал, что сказать, не мог ничего сказать. Сильный мужчина, который за всю свою жизнь не встретил ни одного, кто мог бы оказаться сильнее него, был отправлен в нокаут всего двумя словами.

– Но…. Но как такое возможно? – спросил он тогда врача.

– Всякое бывает, – развел тот руками.

«Но не с моим сыном!» – хотел сказать Грэнни, но не мог.

Мечтал ли он, что его сын построит успешную карьеру? Нет. Надеялся ли вырастить ребенка, которым сможет гордиться? Тоже нет. Он просто любил его, по-своему, возможно, немного грубо, немного неловко, но… Но в итоге был вынужден похоронить, потому что он в пятнадцать лет стал наркоманом и не рассчитал дозу.

«Есть ли в этом смысл?» – думал Грэнни, надираясь в баре, впервые за долгие годы. Да, он не был идеальным отцом для Майкла, но ведь и его отец не был в свое время образцом для подражания, тем не менее он вырос, нашел работу, создал семью. А Майкл? Что сделал он? Нет, Джон просто не мог обвинять своего сына в том, что он сделал. Виновными были кто угодно, только не Майкл.

Долгими вечерами Джон бродил по улицам, пытаясь отыскать друзей своего сына, но ничто не могло унять боль. Сначала он ненавидел тех, кто продавал Майклу наркотики, затем тех, кто научил его принимать их, и в конце концов его гнев устремился к самому себе – к человеку, который лучше всех знал Майкла, но не смог ничего заметить. Не смог или не захотел, не желая верить в то, что видели глаза, пока не стало слишком поздно. Сын ушел. Остались дочь и жена, но все это казалось слабым утешением. Ничего не могло стать, как раньше. Даже уговоры врачей, с которыми он жил по соседству, что если не хочет бросить пить ради себя, то пусть сделает это ради семьи.

– Семьи? Какой семьи? – спрашивал Джон и снова тонул в бутылке.

И сейчас, лежа во дворе Бадди Хоскинса, обливаясь кровью, он вспоминал своего сына и продолжал себя ненавидеть, пока не понял, что держит в руках то самое зелье, забравшее жизнь у Майкла. И неважно, что сын принимал в действительности. Главным было одно – сейчас у него в руках наркотик.

«Так вот, значит, как он подчиняет людей?» – думал Грэнни, продолжая вдыхать сладкий цветочный запах. Мир таял, разваливался на части, но вместе с тем росла и ненависть. Ненависть Джона, которая столько лет питалась его собственным телом, разрушая его. Но теперь эта ненависть нашла другой объект для своего обожания.

– Зелье! Чертово зелье! – Джон сжал пробирку в руке с такой силой, что стекло не выдержало, дало трещину, а затем лопнуло. Острые грани порезали Джону ладонь. В открытые раны попало зелье, зашипело, извиваясь змеей. – Бадди! – процедил сквозь зубы Грэнни.

Реальность то возвращалась, то снова оставляла его. Перед глазами была ночь, звездное небо, лицо врача, сказавшего, что сын его умер, лицо Бадди Хоскинса. Джон выбросил осколки пробирки на землю и, шатаясь, поднялся на ноги. Попавшее в кровь зелье и полученные раны снова швырнули его в пустоту, но он не собирался сдаваться. Добравшись до дома, он умылся и попытался заклеить рассечения пластырем. Жена проснулась, услышала шум воды и вошла в ванную.