Эм + Эш. Книга 2 (СИ) - Шолохова Елена

— Я хочу к нему.

Сергеев заметил, что поздно уже, что лучше подождать до завтрашнего утра, но Вероника ни в какую не соглашалась.

В больнице Вероника снова разрыдалась. Уж очень её впечатлили облупленные до кирпичной кладки стены палаты на шестерых, густой, спёртый запах лекарств, хлорки, немытых тел, храп, стоны, старческий кашель. А больше всего — Шаламов. Он лежал на железной койке прямо рядом с дверью. Лежал на спине, сложив руки на груди, совершенно неподвижный, точно не живой. Лишь еле слышное дыхание помогало отогнать навязчивые жуткие ассоциации. Тем не менее она легонько коснулась его руки — тёплая. Тихонько позвала по имени, но он не откликнулся. Сердце её болезненно сжалось.

Дежурный врач, совсем молодой мужчина, то ли полупьяный, то ли сонный и отчего-то весёлый, заверил её, что положение Шаламова не внушает никаких опасений.

— У него закрытый перелом лодыжки без смещения, сотрясение мозга, трещина в ребре. Так что легко отделался ваш Шумахер. Месяц-полтора в гипсе поскачет и всё, — беспечно улыбался он, шумно прихлёбывая чай из огромной кружки.

Конечно, хирурги да травматологи насмотрелись тут всякого, привыкли и не к такому, но для Вероники «легко отделался» — вовсе не утешение. То, что он, её Эдик, лежал в той вонючей палате на казённых простынях, казалось чем-то немыслимо диким и ужасным. Она снова начала всхлипывать. Врач шумно вздохнул, поднялся, плеснул в стакан воды и молча подал ей. Причём с таким выражением, словно действовал согласно заранее выработанной инструкции «Как обходиться с родственниками больных», которая ему уже порядком поднадоела. Вероника стакан взяла, но пить не стала — неизвестно, кто ещё пил из этого стакана и когда его мыли. Тем не менее кивнула в знак благодарности, затем спросила срывающимся голосом:

— А ему… ему очень больно?

— Да он вообще балдеет, — хохотнул врач, — после промедолчика. Ну а завтра… завтра посмотрим, может, новокаиновую блокаду сделаем, а может, и таблетками обойдёмся. Да что вы в самом деле так разнервничались? Говорю же, ничего с ним страшного нет. Поверьте, лучше гипс и палатка, чем гроб и оградка. На вашем месте за ногу бы его я не волновался, а вот что странно — он не хотел говорить даже своё имя. Близких он тоже называть отказывался.

Врач посмотрел на Веронику, как ей показалось, с насмешкой и лёгким подозрением, мол, не от тебя ли он так рвался прочь.

— Мы просто немного поссорились накануне, — нервно сказала она.

Врач-шутник Веронике совершенно не понравился. Он не осознавал и не желал осознавать всю глубину трагедии. По его мысли, не при смерти — значит, хорошо. Нет, завтра же она перевезёт Эдика в другую клинику, в лучшую частную клинику, где с потолка не будет сыпаться штукатурка, под боком никто не будет кашлять и храпеть, а врачи будут относиться к нему со всей серьёзностью и ответственностью.

С утра пораньше Веронику разбудил Дёмин, позвонив, наверное, в десятый раз за минувшие сутки.

«Вот достал!», — с раздражением подумала она, терпеливо отвечая на его вопросы.

— Разбился на мотоцикле… лежит в больнице… пока в третьей городской… да, в травматологии…

Сухо попрощавшись с Дёминым и с удивлением подумав, как с ним мог сойтись Эдик — ведь они такие разные, Вероника позвонила отцовской секретарше на домашний и велела как можно скорее организовать перевод Шаламова в хорошую клинику.

Глава 34. Эм

Мы договорились встретиться в субботу в три на «старом» месте — у фонтана в сквере. Я как раз сдала учебники в библиотеку и помчалась на встречу.

Времени ещё оставалось порядком, но мне почему-то не терпелось поскорее оказаться на нашем месте. Оно как будто само по себе грело душу и успокаивало… отчасти успокаивало — на сердце всё равно было тяжело. И даже не столько из-за нашей размолвки с Эшем — мы ведь в конце концов помирились, как из-за самого факта, что он видел тот ужасный момент. Как вспомню, до сих пор внутри всё холодеет. Стыдно невыносимо. И ведь мне даже оправдаться нечем — он тысячу раз прав. Даже мне от самой себя стало противно. А каково ему? И всё же он смог меня простить, хотя я видела, как ему это было тяжело. Он не понимал этого и не принимал, а всё равно простил. Мне кажется, я теперь люблю его ещё сильнее. И ещё больше боюсь его потерять.

Поэтому у меня для Эша сегодня сюрприз — сообщу ему, что увольняюсь из «Касабланки». Вчера написала заявление, но Пётр Аркадьевич упросил доработать до конца июня и обещал всяческие поблажки. Я не смогла ему отказать, потому что он вдруг открылся совсем с другой стороны. Принесла ему вчера часть долга, что удалось подкопить, а он не взял! И заявил: «Я передумал. Решил тебе простить этот долг». Просто нет слов! Я-то думала, он за деньги маму родную продаст, а он вон какой. Поэтому и я уступила. Эти три оставшиеся недели погоды ведь не сделают.

Я сидела на нагретом солнцем гранитном бортике фонтана, поджидая Эша. Мимо прошла парочка, парень с девушкой в обнимку. Девушка о чём-то ему увлечённо рассказывала, он кивал и в то же время пялился на меня, аж голову завернул. Не понимаю таких. То ли дело мой Эш! Он всегда смотрит только на меня. И как! От одного взгляда сердце замирает. А порой, наоборот, из груди выпрыгивает. Ну а самое главное, позавчера, когда мы помирились, он сказал, что совсем скоро всё изменится. Что он, наконец, поговорит с Вероникой и развяжется с ней, и мы с ним уедем вдвоём. Куда — неважно. Главное, что между нами больше никто стоять не будет. Хотя, как утверждает он, и сейчас их отношения с Вероникой — одно название. «Я тебе не изменяю», — заверил он. Как будто я хоть раз в этом усомнилась!

Я взглянула на часы — маленькие, позолоченные на тонком кожаном ремешке, ещё отец покупал в честь поступления. Эш опаздывал, что странно — обычно он приходил раньше времени. Может, дела его задержали? К сожалению, я не могу ему звонить — вдруг ответит она, Вероника. А вдруг он уже с ней поговорил? Вдруг она давит на него? Угрожает? Или ещё что похуже? Эш наивный, как ребёнок. Вечно твердит, что она добрая и хорошая, а я вот в ней сомневаюсь. Не знаю, почему, просто не верю ей и всё тут. Но молчу, не хочется при нём злословить. А всё равно боюсь, ведь отвергнутая и уязвлённая женщина — это страшно. И как назло, на ум постоянно лезет «Саломея» Уайльда…

Прошёл час, второй, мне стало так тревожно, что на месте уже не сиделось. Я стала выписывать круги по скверу, но тревога только росла. Я понимала, что Эш не опаздывал, что он вообще не придёт, а всё равно не могла заставить себя уйти. Лишь спустя три с лишним часа нехотя, с тяжёлым сердцем я поехала домой. В груди болело, как я ни пыталась утешить себя, что мало ли какие причины могли его задержать. Что, скорее всего, он вечером приедет, всё объяснит. Ведь и в самом деле, ну что такого страшного? У нас ещё тысячи свиданий будет. Но как же хотелось увидеть Эша!

Дома стало только хуже. Эш не приехал ни в субботу, хотя я ждала его до ночи и даже выйти в магазин боялась, ни в воскресенье. И если вчера я ещё могла успокаивать себя какими-нибудь объяснениями, то сегодня меня уже потряхивало от подступавшей паники.

Я нацарапала записку, что скоро приду, и оставила в дверях, на случай, если Эш всё же появится, а сама побежала к таксофону. Позвонила его другу, Саше Дёмину. Немного неловко, но он сам дал мне свой номер и сказал, что могу звонить ему когда угодно. Только вот когда Саша наотрез отказался отвечать по телефону, настояв, что сейчас сам приедет ко мне, я испугалась по-настоящему. Мне вдруг стало ясно — с Эшем что-то произошло. Что-то плохое.

Я бежала домой и отчаянно молилась каким есть богам. Только бы он был жив! Пожалуйста, только бы с ним ничего страшного не случилось!

Саша приехал очень быстро, не прошло и двадцати минут.

— Ты только не волнуйся, — предупредил он, а у самого лицо взволнованное. Я тотчас занервничала ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда уж больше.