Железные люди - Владимир Полуботко

Так же, как и мичмана Серова, которого просто прогнали со службы и матроса Гонталева, которого просто поругали. Напомню: это те самые, которые оказались в затопляемом четвёртом отсеке зажатыми в пространстве между потоком льющейся сверху воды и дверью, ведущею в ядерный отсек. По Закону они должны были умереть, но не покидать погибающего отсека. А они покинули и выжили.

Простили и двух паникёров из седьмого отсека — Остапенку и Кучковского. Этих тоже поругали-поругали да и предоставили собственной судьбе.

Офицеры из «самого основного экипажа» к этому времени уже давно вернулись из Обнинска. Увидев мёртвых товарищей по службе, они дружно решили: учредить специальную, свою собственную, пенсию для семей Куропаткина, Кострова и Жальникова. Мало ли — сегодня ты, а завтра я. Вот так же, быть может, придётся и кому-то из нас завтра погибнуть, и что тогда? Надеяться на государство?

А если оно подведёт?

Глава сороковая

Похороны

Вкруг орошался песок, орошались слезами доспехиКаждого воина…

Было шестнадцать гробов. Были похороны. Торжественные, пышные, с речами и с музыкою.

На гробах, обтянутых красным сукном, лежали кортики, медали, ордена, цветы. На каждом гробе была фотография в траурной рамке.

Что испытывали члены «самого основного» экипажа, экипажа «просто основного» и экипажа дополнительного — я не берусь описать. Что испытывали другие моряки с подводных лодок такого же проекта и проектов других — я и об этом не рискну рассказать. Многие догадывались: новые гробы и новые слёзы при таких делах ещё будут и будут.

Политработники, снабженцы, прочие штабные чиновники изображали всем своим видом озабоченность и ответственность. Кто искренне, а кто и не очень. Много среди них было нечистых на руку, спившихся, изолгавшихся. Хотя и умных и честных было не мало.

Но кого же было среди них больше и у кого была реальная власть? Судите сами, дорогие читатели, по тому, как поступили с теми родственниками погибших, которые приехали сюда издалека, из других концов самой большой на планете страны: их не пропустили в военный городок, где проводилась торжественная церемония.

Режим секретности. Нельзя, чтобы посторонние люди под пустяковым предлогом похорон своих близких проникали в засекреченную базу атомных подлодок и узнавали наши сокровенные военные тайны для последующей передачи оных в органы американской разведки.

Как собаки, недостойные того, чтобы их впустили в дом, эти люди стояли за воротами и ждали, когда церемония кончится и похоронная процессия выйдет за пределы ворот и можно будет припасть к гробу с родным сыном или братом.

Во время аварии странная и зловещая кончина постигла матроса Сотникова, того самого, который вызвался первым выйти из седьмого отсека через вертикальную трубу в море, чтобы вывести на поверхность специальный спасательный трос — буйреп. Эта верёвка, как живая змея, обвилась ему тогда вокруг шеи и — задушила его.

И столь же странными, зловещими и незаслуженно отвратительными получились и его похороны.

Молодой лейтенант Капустин был тем человеком, которому командование поручило сопровождать цинковый гроб с телом моряка. Капустин должен был приехать в Баку, вручить родителям гроб, выразить соболезнования и рассказать, как погиб их сын. Так он всё и сделал: привёз, вручил, выразил. И были его соболезнования самыми искренними, потому что он и сам прошёл через кошмар затонувшего атомного корабля. И кому было страшнее выходить через трубу в море — Сотникову, самому первому в седьмом отсеке, или Капустину — самому последнему в отсеке первом, трудно определить. Тогда Капустин не убоялся и выстоял. Пропустил вперёд себя командира и, оставшись один на один с отсеком, благополучно вышел на поверхность.

А здесь, в Баку, устрашился и дрогнул.

Не слыхивал он до сей поры, чтобы у русского народа было в обычае забивать каменьями гонца за то, что тот привёз дурную весть. И когда стали его забивать на кладбище камнями свои же, русские люди (добро бы ещё азербайджанцы!), — удивился. И дрогнул. И в ужасе пустился бежать. И насилу спасся от смерти. Это после того, как благополучно вылез через торпедный аппарат из затопленного первого отсека!

Глава сорок первая

Участь Рымницкого

Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежнийКолос легко распознаешь ты; ныне ж я бедный бродяга.

А потом начались разборки.

Командира подводной лодки и механика арестовали уже на другой день.

Было следствие, и был суд.

Изучали каждую букву в каждом документе, вспоминали каждый поступок и каждое слово; высчитывали, измеряли, щупали руками.

Что-то и поняли, а чему-то так и не смогли дать никакого разумного объяснения — сплошные невероятные совпадения, каких вроде бы никогда и не бывает на свете, сплошные неразрешимые загадки — технические и человеческие.

Например, непонятно было вот что: почему из четвёртого отсека с самого начала не было подано официального сигнала аварийной тревоги? Выдвигалась такая версия: капитан-лейтенант Костров, который должен был поднять тревогу, зная, что на корабле присутствует крупный штабной чиновник Лебедев и, зная, к каким тяжким последствиям приводит каждая его придирка, решил в первые секунды устранить всё быстро и без шума. А уже в секунды последующие было поздно. Впрочем, это лишь неуверенное предположение и не более того.

Так и не удалось понять и другое: почему люди в «Микроклимате» НЕ СТУЧАЛИ? Надо было молотить по железу чем попало! Так почему же они всё это время сидели тихо? Так или иначе, но их могли бы услышать, могли хотя бы узнать, что они вообще существуют! Что толкнуло людей на мысль ничего не делать, а только ждать? О чём они говорили перед смертью? О чём думали? Может быть, они испугались чего-то? Эту тайну они унесли с собою в могилу, и мы её никогда не узнаем — таков весь ответ.

И вот — суд.

И командир атомной подводной лодки получает десять лет.

А механик — восемь.

Старший помощник — не получает ничего.

Как выяснилось, он мог быть кем угодно — эфиопским императором, простым пассажиром, инопланетянином или святым духом, но только не тем, за кого его за всё время рокового похода принимали. Лишь одно было несомненно: старшим помощником Колосов точно не был. Ни из каких документов не следовало, что он занимает эту должность или хотя бы теоретически имеет право её занимать. По этой причине он и избежал ответственности. Думается, что это было совершенно справедливо и разумно: если случайному человеку внушить под гипнозом или без такового мысль, что он профессиональный лётчик и усадить затем за штурвал самолёта, а человек возьмёт да и разобьёт этот самолёт, то кто будет виноват — плохой лётчик или люди, безответственно усадившие постороннего в кресло пилота?..

Ну да бог с ним, с Колосовым! Давайте порадуемся за него. Уже говорилось, что он был неплохим мужиком, и хорошо, что хоть ему не пришлось погружаться в тюремный мрак. Игорь Степанович Рымницкий — вот сейчас самое для нас важное! С ним-то — что?

Многие прекрасно понимали, что он человек совершенно необыкновенных качеств и что ему просто не повезло. Говорили о том, что и так всем уже было давно известно: подавляющее большинство всех аварий на подводных лодках происходит тогда, когда они уже выполнили своё задание и возвращаются домой. Люди расслабляются и теряют бдительность. А соответствующего психологического контроля за ними не ведётся. Если бы такой контроль был, то разве ж бы позволили Рымницкому отправиться в этот поход, зная, что у него чемоданные настроения и что он мысленно уже пребывает в своей Академии и в её кабинетах?

Но Закон есть Закон.

И Рымницкого упекли.

А он и не возражал. Свою вину он признавал полностью и никогда и ни в чём даже и в мыслях не пытался уменьшить её. Надо было в своё время не браться за тот поход, а сразу сложить погоны и партбилет. А потом уже судиться по поводу уклонения от преступного приказа. Даже, если бы он и проиграл эту тяжбу против могущественного и мстительного адмирала Алкфеева (что скорее всего!), то и тогда было бы лучше, чем сейчас.

Но так ли это легко для военного человека — ослушаться приказа? Всю жизнь дрессировали на беспрекословное выполнение повелений свыше, и вдруг надо взять и ослушаться? Это ведь пострашнее будет, чем заклинка горизонтальных рулей, которую всё-таки ждёшь каждую секунду. Преступного же приказа не ждёшь, надеешься на разумность, на порядочность вышестоящих инстанций. Да что там надеешься — не сомневаешься в них! Слепо веришь в них!