Железные люди - Владимир Полуботко

— Сам молчи, ублюдок вонючий! Ты не был там, где мы были, шкура продажная!..

— Такие, как ты и довели наш флот до такого состояния!..

— Это мы-то утопили подводную лодку?.. Ты и утопил!

— Молчать!!! Я вам никому не дам нарушать!.. Всех вас надо под трибунал отдать за то, что вы натворили! Перестрелять вас всех, мудаков, надо!.. Предатели! Изменники!..

И тут из строя со словами «Ах ты падла, мать-перемать!..» вырвались двое мичманов — уже известные нам первопроходцы русский Мерзляков и молдаванин Лесничий — и кинулись бить этого самого замполита. Хряпнул кулак гордого внука славян по гнусной морде Ивана Кузьмича, мощные ручищи потомка древних римлян, переселившихся на Дунай, рванули ненавистные погоны, и те затрещали на плечах… Маньяк-с-Бритвой заорал дурным голосом, что, мол, убивают, спасите!.. Поднялся шум, и строй нарушился. Кто-то из штабных офицеров кинулся вызволять Шлесарева, а кто-то из экипажа кинулся бить его ещё сильнее…

Оттащили пострадавшего на идеологическом фронте Кузьмича, поволокли под руки. Спасли, значит, от мученической смерти. Окровавленного и изодранного, брыкающегося и вопящего, что он всех поперестреляет, запихнули в машину и увезли от греха подальше с наказом не появляться больше на глазах у этих несознательных людей, пока те не очухаются.

Потом слухи о происшедшем дошли до Ковшова, но тот не стал разбираться в них, а перепоручил это дело одному из камчатских адмиралов. А тот вызвал к себе забинтованного и заклеенного во многих местах Маньяка и сказал ему, по-дружески похлопывая по гипсу на руке:

— Слушай, Иван Кузьмич, ты хоть соображаешь, что делаешь? Ты что — вконец уже охренел от своей идеологии? Ты хоть слыхал про презумпцию невиновности? Следствия и суда ещё не было, ещё неизвестно, кто виновен, а кто не виновен, а ты уже обвиняешь людей да ещё и всех подряд? А может быть, это твоё упущение, и это ты плохо проводил политико-воспитательную работу среди них, вот они с горя и утопили свою подлодку?

От такого поворота в рассуждениях адмирала — Маньяк так и обомлел.

— Товарищ адмирал, — забормотал он, — да я ж болею душой за флот, за, так сказать, наши показатели в соцсоревновании, за дальнейшие переспективы роста… Я ж хочу, чтоб вы были в курсе: я ж стремился, чтобы коллектив осознал… чтобы люди подходили к текущим задачам, стоящим на повестке дня, более ответственно, более взвешенно… Ведь ни для кого же не секрет же, что в плане успешной реализации политико-воспитательной и партийно-массовой работы уже давно превуалируют явления негативного плана!.. А они!..

— Вот что, — решительно сказал адмирал. — Ты, мать-твою-перемать, заканчивай эту свою хреновину. Дела раздувать не будем. Будем считать инцидент исчерпанным. Уловил?

— Будет сделано!.. Так точно!..

— А на людей — чтобы зла не держал! Понял?

— Так точно! Я всегда был за то, чтобы в наших рядах была, так сказать, сплочённость рядов!

— Ну, вот и прекрасно.

Так потом дисциплинарных и судебных неприятностей этот маленький эпизод и не возымел для его участников. Всё замяли и забыли. Сделали вид, что ничего не было.

Глава тридцать девятая

Последствия

…Отчего ты так плачешь? Зачем так печальноСлушаешь повесть о битвах данаев, о Трое погибшей?Им для того ниспослали и смерть, и погибельный жребийБоги, чтоб славною песнею были они для потомков.

Затонувшую атомную субмарину, набравшую в себя слишком много воды, сначала никак не могли вытянуть — тросы рвались, как паутинки, а механизмы надрывались от усталости. Но потом применили какие-то новейшие и сверхсекретные технологии и спустя полтора месяца — подняли!

Отбуксировали сначала на мелководье, а потом и в базу. Там только и поняли, что атомный реактор всё это время продолжал работать. На полпроцента своей мощности. Погибающие от потоков воды энергетики вплоть до самых последних долей секунды своих жизней думали только о предотвращении катастрофы и делали для этого всё, что только было в их силах, но сил и времени не хватило. Они не успели дотянуть до конца стержни, и те чуть-чуть не дошли до упора. Никакой утечки или там радиоактивного загрязнения так, однако, и не случилось. Это — абсолютно достоверно.

Поставили подлодку в сухой док…

И вот наступил момент, когда нужно было доставать тела погибших из уже полностью осушенного четвёртого отсека.

Поставили бочку со спиртом, закуску и кружку.

Вызвавшиеся добровольцами опрокидывали внутрь себя огненной жидкости и, оглушённые ею, входили с противогазом на лице в четвёртый отсек.

А трупы были практически не подпорченными. Почти без запаха. Ледяная вода не способствует быстрому разложению.

Все люди были найдены на своих местах, все — в индивидуальных средствах защиты. Никто в роковую минуту не бросил своего места, кроме тех двоих беглецов — мичмана Серова и матроса Гонталева.

Офицеры Костров и Куропаткин были членами «самого основного» экипажа и не уехали тогда со всеми в Обнинск лишь из-за нехватки людей здесь, в Петропавловске-на-Камчатке.

И погибли.

Теперь их тела были обнаружены в железном плену там, где их застигла смерть июньскою ночью 1983 года: окоченевший Костров, цепко закрепившись, стоял как живой, весь устремлённый вперёд, к какой-то цели, а Куропаткин, из последних сил привалившись к нему сзади, чтобы того не сбило напором воды, находился на полметра ниже и тоже — был весь как живой и как бы вдавлен в цель. Костров как будто всё ещё пытался закрыть вручную вентиляционное отверстие с помощью ключа-трещётки; давление воды всё ещё, казалось, не позволяло ему сделать это, а Куропаткин — словно бы всё ещё помогал Кострову в борьбе против общего врага.

В земной жизни Виктор Куропаткин был капитан-лейтенантом и командиром электротехнического дивизиона, Игорь Костров состоял в том же звании и командовал дивизионом живучести; оба были близкими друзьями, дружили семьями. Так и умерли вместе — на своём посту. И похоронили их потом — тоже вместе.

Из «самого основного» экипажа в отсеке погиб ещё и мичман Иннокентий Жальников — химик-дозиметрист.

Мичман Лещенко, а точнее — теперь одно только его бездыханное тело — тоже был на своём посту. Напомню: это тот самый, который вышел из затапливаемого четвёртого отсека в отсек третий, крикнул, что нас тут затапливает, и вернулся назад в Смерть, задраив за собою круглую дверь. А ведь он мог бы остаться в сухом отсеке и выжить вместе со всеми!

Обо всех не расскажешь, хотя, понятное дело: жизни остальных погибших ничуть не ниже по своей ценности. Вот как погибли энергетики; по косвенным данным можно предположить, что они самостоятельно осознали: подлодка легла на дно, а не победно всплыла на поверхность. Времени на размышления у них было невероятно мало, но они перед смертью успели понять и сделать то, что нужно: на девяносто девять с половиной процентов заглушили атомный реактор! А оставшуюся половинку процента — не успели!

О времени на размышления: позже было подсчитано, что отсек при таком-то объёме, при такой-то ширине трубы и при таком-то забортном давлении заполнился водою за три с половиною минуты.

Стали открывать «Микроклимат». Вход туда был через водонепроницаемую дверь. Дверь почему-то не поддавалась. Принесли автоген и разрезали металл. Оказывается, дверь была изнутри подпёрта специальным раздвижным упором — это, чтобы она могла выдержать давление воды и не проломиться.

Вошли внутрь.

Все четверо человек, которые на момент аварии оказались там, сидели на мягких сидениях, словно живые. Но только с масками на лице.

Запасами воздуха, которые когда-то были в этом помещении, они дышали целую неделю.

Потом, когда этот воздух кончился, они надели маски и продышали ещё четыре часа воздухом из баллончиков.

А когда у них кончился и этот воздух, они перестали дышать.

Не обошлось и без эксцессов.

В числе матросов, выносивших трупы, оказался и матрос из Эстонии — Яак Маартинсоо. Этот тип сообразил, что день отплытия был для моряков днём получки, которую люди, приняв, не успели потратить или занести домой (не у всех он ещё и был — дом-то этот!). А зарплаты у атомных подводников — бешеные. Предприимчивый эстонец на гибели «ДЕРЖАВЫ» поживился хорошо: обшарил карманы русских покойников и все денежки прибрал к рукам. Но потом, когда он стал делать огромный денежный перевод к себе на родину, его на этом деле зацапали, сказали ему, что он сволочь, и припёрли к стенке. Он во всём и сознался.

Счастья ему от награбленных было денег не перепало, но и несчастья тоже не случилось. Его ведь не отдали под суд, простили и оставили в покое.