Жизнь - Кит Ричардс

В редкий выходной между гастролями я умудрился купить «Редлендс», дом в Западном Суссексе, недалеко от Чичестерской гавани, с которым я не расстался до сих пор. Дом, в котором нас накрыли, который дважды сгорал и который я по-прежнему люблю. Мы просто приглянулись друг другу в тот момент, как повстречались. Дом, крытый соломой, совсем не огромный, с канавой по кругу. Я заехал туда по ошибке. У меня был буклет с парой подчеркнутых вариантов, и я пижонил по сельским дорогам в своем «бентли»: «О, здорово, куплю себе дом». Я свернул куда не надо и выехал к «Редлендсу». Навстречу вышел человек, очень дружелюбный, и спросил: «Что-то ищете?» Я говорю: «Ой, извините, мы неправильно повернули». Он говорит: «Да, вам надо на Фишборн», а потом интересуется, не подыскиваем ли мы, случайно, дом. Он выглядел очень солидно, по-колониальному, такой коммодор Королевского военно-морского флота в отставке. Я говорю, что подыскиваем, а он сообщает: «Дело в том, что, хотя знак и не выставлен, дом продается». И смотрю на него и говорю: «Сколько?» Потому что влюбился в «Редлендс» с самого первого взгляда. Кому придет в голову расставаться с такой красотой? Ну очень здесь все живописно, просто идеально. Он говорит. «Двадцать тысяч». А времени примерно час дня, и банки работают до трех. Я спрашиваю: «Я смогу вас застать здесь сегодня вечером?» Он отвечает: «Конечно». Я уточнил, можно ли будет подписать договор, если сразу привезти все деньги, и тут же пулей метнулся в Лондон. Едва успел в банк, получил башли — двадцать штук в коричневом бумажном пакете, — а к вечеру уже сидел в «Редлендсе» перед камином. Мы подписали договор, и он передал мне все бумаги. В общем, «деньги на бочку — и по рукам», как в старые добрые времена.

Смотреть дом Кита на Google Map Redlands. West Sussex

К концу 1966-го мы все были измотаны до предела. Четыре года без малого в беспрерывных разъездах — что-то должно было поломаться. Одна осечка случилась уже в 1965-м в Чикаго, когда мы писались на Chess. Эндрю Олдхэм хотя и слыл грозой конкурентов, но боец был не стойкий, и к тому же любитель спида. А в тот раз он еще и напился и сильно депрессовал из-за проблем с Шилой, его тогдашней женщиной. У меня в номере он вдруг стал размахивать пушкой. Нам только этого не хватало. Я не для того приехал в Чикаго, чтобы меня подстрелил окривевший воспитанник частной школы, которому приспичило наставить на меня ствол. А смотрелась эта черная дырочка в тот момент очень угрожающе. Мы с Миком отобрали у него оружие, сбили дурь парой пощечин, уложили спать и забыли про это. Я даже не помню, что стало с пистолетом, кстати, автоматическим. Швырнули его в окно, наверное. Нам уже вещи паковать, так что замнем, как говорится.

С Брайаном была другая история. Что всегда смешило в Брайане — это его мания величия, которой он болел еще до всякой славы. По какому-то недоразумению он считал, что мы — его группа. Первым доказательством его амбиций стало открытие, которое мы сделали во время первого тура: он, оказывается, получал на пять фунтов в неделю больше, чем остальные, потому что убедил Эрика Истона, что он наш лидер. А в бэнде был изначально уговор, что мы все делим поровну, как пираты. Вываливаем добычу на стол и разгребаем дублоны равными кучками. «Господи, да ты совсем оборзел? Я тут песни пишу, а ты себе берешь по пять фунтов сверху? Да не пошел бы ты!» Все начиналось с таких мелочей, которые дальше только усиливали взаимное раздражение, а он продолжал откалывать номера один наглее другого. И на переговоры поначалу всегда ходил он, в качестве главного. Мы туда не допускались — самим же Брайаном. Помню, один раз сидели с Миком и послушно ждали результатов в соседней Lyons Comer House.

Все произошло так быстро. Стоило нам засветиться в паре программ на ТВ, и Брайан уже превратился в этого ненормального, которому только подавай славу, внимание и общество знаменитостей. Мик, Чарли и я посматривали на это немного со стороны. Это просто фигня, через которую надо пройти, чтобы записывать пластинки. Но Брайан, а он был далеко не дурак, влип в это дело по самые уши. Он обожал, чтоб его превозносили. Мы тоже не сильно кривились, но нельзя же принимать это на полном серьезе. Я чувствовал энергетическое поле вокруг нас, понимал, что происходит что-то грандиозное. Но некоторых достаточно один раз погладить, и они уже об этом никогда не забудут. Погладь меня еще, и еще, и еще, и на тебе, пожалуйста: «Я звезда».

Я никогда не видел человека, настолько сдвинувшегося от славы. Дождался, пока у нас вышла пара успешных синглов, бац —- он уже Венера и Юпитер в одном лице. Огромный комплекс неполноценности, которого ты раньше не замечал. Стоило девицам начать визжать на концертах, и с ним словно бы стала происходить мутация, как раз в момент, когда было нужно обратное, когда нужно было не распускаться и держаться заодно. Я повидал немало народу, которого слава занесла слишком далеко. Но я никогда не видел, чтобы она меняла кого-то так круто и так сразу. «Да нет, старик, это нам просто везет. Это еще не слава». В общем, она ударила ему в голову, и следующие несколько лет очень тяжелых разъездов в середине 1960-х мы совсем не могли рассчитывать на Брайана. Он обкуривался по-черному, в полный аут. Хотя и мнил себя интеллектуалом, философом-мистиком. На него производили сильное впечатление другие звезды, но только тем, что они были звезды, а не своими настоящими талантами. И он превратился в раздражающую занозу, в камень на шее. Когда ты пашешь в дороге 350 дней в году и должен таскать с собой мертвый груз, озлобление гарантировано.

Мы колесили по Среднему Западу, и Брайана прижала его астма — он лег в больницу в Чикаго. Ладно, раз уж чувак разболелся, берешь его работу на себя. А потом мы видим в прессе, как он катается по Чикаго, тусуется на вечеринках то с тем, то с другим, вьется вокруг звезд с каким-то дурацким бантом на шее. Мы отыграли три-четыре концерта без него. Вообще-то, старик, это на меня двойная нагрузка. Нас всего пятеро, и вся фишка в том, что мы группа с двумя гитарами. А тут вдруг осталась одна. И мне приходится заново придумывать все ходы для каждой песни — ведь я и за Брайана должен как-то отдуваться. Я тогда здорово поднаторел в том, как играть две партии сразу, точнее, как взять главное из его партии и при этом сыграть то, что должен сам, и еще вставить пару проигрышей, — но это было охренеть как тяжело. А от него я потом даже простого «спасибо» не дождался за то, что прикрывал его жопу. Ему вообще было насрать. «Ну я же не мог». Это все, что я получил. О’кей, может, тогда и денежки мне отдашь? Тогда-то я и обозлился на Брайана.

На гастролях быстро становишься язвительным и довольно жестоким. «Ты вообще закрой рот, чмошник. Было лучше, когда тебя здесь не было». Имелась у Брайана эта привычка выкобениваться, специально говорить что-нибудь неприятное. «Вот когда я играл с тем-то и тем-то...» Звезднобольной на всю голову. «Я вчера разговаривал с Бобом Диланом. Ты ему не нравишься». Но он не соображал, какое производит пакостное впечатление. Поэтому нарывался. «Да заткнись ты Брайан». Или мы передразнивали его манеру втягивать голову в свою отсутствующую шею. И позже это перешло в обычай его задирать по-мелкому. Он купил себе огромную машину, «Хамбер Супер Снайп», но, поскольку росту был невеликого, ему приходилось подкладывать подушку, чтобы что-то видеть из-за руля. И мы с Миком ради прикола эту подушку утаскивали. Такие недобрые каверзы из школьного репертуара. Сидя сзади в автобусе, мы издевались, делая вид, что его нет рядом: «Куда Брайан делся? Я хуею — ты видел, что он вчера на себя напялил?» Само собой, сказывался рабочий стресс, но, с другой стороны, ты немного надеялся, что эта шоковая терапия его встряхнет, приведет в чувство. Нет времени, чтобы брать тайм-аут и садиться устраивать разборки. Хотя, конечно, с Брайаном у нас была любовь-ненависть. С ним можно было хорошо поржать. Мне когда-то нравилось торчать с ними вместе доходить до того, как Джимми Рид или Мадди Уотерс делали то, а Ти-Боун Уокер делал это.

Думаю, по-настоящему Брайану стал поперек горла тот момент, когда мы с Миком начали писать для нас песни. Он потерял свой статус, а потом и интерес. То, что надо приходить в студию и выучивать песню, которую сочинили мы с Миком, — это Брайана обламывало. Это было для него как открытая рана. Его единственной реакцией стало прилипать попеременно то к Мику, то ко мне, в результате чего возникал такой треугольник. Он затаил обиду на Эндрю Олдхэма, Мика и меня, подозревал, что мы сговорились его слить. Что было полной фигней, но должен же кто-то писать материал. Пожалуйста, я только за — посижу с тобой, попробуем написать песню. Есть идеи? Но, когда мы садились с Брайаном, искры не высекались. А потом началось: «Надоела мне гитара. Давайте я теперь буду на маримбе». Нет уж, старик, в следующий раз, нам еще тур отпахать. Так что мы привыкли на него не рассчитывать, а если он нарисовывался, это было чудо. Когда он появлялся и приходил в себя, он был изобретателен как никто. Он мог положить глаз на любой из лежавших вокруг инструментов и что-нибудь придумать. Ситар на Paint It Black, маримба на Under Му Thumb. Но следующие пять дней он где-то сачкует, а пластинку доделывать нужно. Сессии все распланированы, и где Брайан? Не доищешься, а когда наконец его находят, он в ужасном состоянии.