Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф

28 сентября, среда.

Визит Элиота прошел успешно, и все же я разочарована тем, что больше не боюсь его…

Т.С. Элиот приезжал в Монкс-хаус 24 сентября. Вулфы вернулись в Хогарт-хаус в четверг 6 октября; Леонард почти сразу заболел и провел неделю в постели.

2 ноября, среда.

Полагаю, то была последняя запись, сделанная в Родмелле. Сегодня 2 ноября, точнее, среда; с десяти утра до семи вечера у нас гостила Доротея[652], и она только что уехала, думаю, еще на пять с половиной лет. Но мне нравится старая слеповатая Кейт[653], которая берет по ошибке масло вместо хлеба. Доротея, конечно, живет со времен ледникового периода. Я чувствовала, как при жевании ее огромный нос ходит вверх-вниз, словно пила, да и челюсти очень мощные, а еще маленькие поросячьи глаза. Очень скоро мы встретились взглядами. Я ощутила, что меня накрывает былое отвращение. Она упорствует, наседает, сильно давит и говорит с такой надменной слащавостью, с какой люди в пансионах обращаются к слугам. Что ж, времени на ругань у нас не было, так как они потратили два часа на дорогу сюда и торопились на обратный поезд. Она встретила меня восточным приветствием. Сказала, что плодом ее пребывания в Индии может стать еще одна книга.

– Моя книга получила очень длинную рецензию в “Times”.

– Правда? – откликнулась я. – Я и не знала, что вы написали книгу.

– Это была очень глупая рецензия, – начала она, скрежеща зубами, а потом с яростным самолюбованием охотно цитировала ее вслух[654]. Так проходили минуты.

Однако мне нужно пробежаться по оставшимся пяти неделям или около того, что в действительности невозможно, поскольку я встречалась с большим количеством самых разных людей и очень много всего произошло; неважно, мы все равно там, где мы есть. На вокзале Ричмонда нас ждет печатный станок[655], который доставят завтра в 8 утра. Ральф работает не покладая рук – очень сильных и крепких рук. Некоторые из наших обедов были бурными, вернее, безмолвными, но с внезапными протестами третьей стороны. Полагаю, он вынужден упираться всеми силами, чтобы произвести хоть какое-то впечатление на невероятно энергичного Л. Однако мы до сих пор ладили и без особого сожаления уступили письма Чехова[656]. Через два дня, максимум к концу недели, я планирую закончить «Джейкоба». Я попросила «Times» прислать мне книги на рецензию и тем самым подстегнуть себя закончить роман. К тому же на днях придется его перечитывать. В пятницу мы едем в Родмелл. Похоже, мне больше нечего рассказать. Это был ноябрьский день – тихий, темный, влажный, как в тропиках, с пышными похоронами (доктора Гардинера[657]) за окном…

Клайв хочет видеться со мной чаще. Он ужинает с Гандерильяс; Бетси Бибеско хочет, чтобы я отрецензировала ее книгу[658].

15 ноября, вторник.

Ужас-ужас, какой позор! 15 дней ноября позади, а мой дневник и не в курсе. Когда записей долго нет, можно смело предполагать, что я сшивала книги; или мы в 4 часа пили чай, а потом я гуляла; или мне нужно было читать литературу для последующих рецензий; или я слишком поздно возвращалась домой со множеством трафаретов и от нетерпения садилась опробовать хотя бы один из них. Мы поехали в Родмелл, и целый день дул холодный арктический ветер, так что пришлось греться у камина. Накануне поездки я написала последние строчки «Джейкоба» – в пятницу 4 ноября, если быть точной, – а начала я роман 16 апреля 1920 года, то есть за вычетом шестимесячного перерыва на «Понедельник ли, вторник» и болезнь получается около года. Пока еще не перечитывала. Сражаюсь с рассказами Генри Джеймса о привидениях[659] для «Times», но, пресытившись, я пока отложила их в сторону. Потом займусь Харди; затем хочу написать о жизни Ньюнса[660]; потом придется вычитывать «Джейкоба»; а на днях, если мне хватит сил на «Письма Пэстонов[661]», я займусь «Чтением» и, смею надеяться, буду думать о новом романе. Единственный, пожалуй, вопрос в том, выдержат ли пальцы столько писанины.

Мы ужинали с Клайвом в пятницу. Там были Олдос [Хаксли], Мэри [Хатчинсон] и Мейнард. Я постоянно чувствовала заботу, даже радушие, со стороны Мэри, и, конечно, когда я уходила, она взяла меня за руку, сказав «мне не нравится так ссорится», и пригласила зайти как-нибудь в гости. С тех пор ничего не произошло – я должна была позвонить ей, или она мне. И что все это значит?

Молли приходила на чай. Лилиан на обед. Бедная Лилиан, бедная Маргарет. Они сидят у останков Женской гильдии; шторы опущены; они печальные и бледные, храбрые, не плачут, но бесконечно скорбят[662]. Понятно, что произошло. Когда человек оставляет дело своей жизни в 60 лет, он умирает. По крайней мере, смерть в этом случае явно должна витать над ними и быть ожидаемой. Необходимо работать не покладая рук, не отвлекаться, и если смерть прервет вас, то что ж – придется оставить работу, но тратить время на мысли о смерти точно не надо. Маргарет говорит, что на ее должности выходят на пенсию по выслуге лет. Ты просто обязан уйти. Жестокая работа, а у нее ко всему нет ни мужа, ни детей. Мы показали Лилиан Ричмонд, но она лишь смотрела себе под ноги. По ее словам, она очень несчастна. А Джанет хочет продать свой мерзкий дом и переехать в Нью-Форест[663]. Не уверена, что эти пожилые женщины встретили ту судьбу, которую они заслужили.

Молли пришла в бархатном платье миссис Фрешфилд[664]. Смею заметить, что обычной юбки было бы вполне достаточно.

– Мы чем-то обидели Дезмонда? – спросили мы.

– О боже, боже, совсем нет.

– Он считает нас капризными и сварливыми?

– Глупости.

– Ну что ж, тогда все в порядке…

– Дезмонд просто ленив. Сейчас он весьма необщителен и даже мне ничего не рассказывает. Вы слышали про Уотерлоу? Сидни стал совершенно невыносим. Он сажает красные цветы, а вырастают синие. У Марджери тоже ничего толком не выходит. Он ворчит все выходные. В конце концов она запретила ему приезжать. Однако он не переживет, если еще одна Алиса[665] его бросит. Уотерлоу провели за границей шесть недель. Марджери не выдержала и все мне рассказала. Она говорит, что мы должны просто продолжать недолюбливать друг друга, как это делают другие пары[666].

16 ноября, среда.

Смогу ли я разобраться в трагедии Уотерлоу по этому отрывку в телеграфном стиле. Строчила так быстро, что забыла поставить кавычки. Во всяком случае, я попыталась