Берегись ястреба. На острие меча - Андрэ Нортон

— Холла!

Силы в этом призыве было не меньше, чем в ужасном крике сокола. Крик не дал ей отдыха, он удержал ее сознание.

— Отродье Ястреба! — новые слова прозвучали в келье, добавляя боли.

— Отдай Тёмному Повелителю то, что ему принадлежит, и всё будет хорошо!

Но это ложное обещание! И требование несправедливое. Даже сквозь волны боли, осаждающие её, Тирта знала это.

— Клянусь Харит и Хароном, клянусь кровью Ястреба… — Тирта не понимала, откуда у неё берутся силы произносить эти слова, но голос её в этот момент звучал твёрдо, — только Назначенному передаём мы хранение. Час настал…

— Воистину час настал, — отвечал ей ревущий голос из воздуха. — Предательство порождает предательство. Тьма вернётся сюда, как и должно быть. Любому колдовству приходит конец, как есть конец и у самого времени. Отдай то, что никогда не принадлежало Свету.

В глубине её сознания просыпалось что–то ещё. Тот, кто снаружи, не может войти сюда, не смеет. Он должен получить разрешение человека подлинной крови. А она… она… в ней подлинная кровь. Она не исчезла с поражением Ястреба. Боль кончается только со смертью. Но кто может бороться со смертью?

Губы её шевельнулись. Тирта, тщетно борясь с сухостью, заполнившей рот, заговорила:

— Это крепость… я из рода Ястреба… и если хранение означает смерть, пусть приходит смерть.

— Аааагххх! — бессловный яростный вопль затих в сопровождении эха, как будто кричащий удалился прочь.

Тирта посмотрела на своих спутников. Она лежала на полу, испытывая страшную боль. Девушке казалось, что тело у неё разбито вдребезги и она не сможет больше находиться в нём. Но цель, которая привела её сюда, постарается удержать, даже ценой этой боли. Тирта взглянула сначала на Алона, потом на Ниреля, который прижимал к груди раненого сокола. Сокол умирал — ему повезло больше чем ей, бегло подумала Тирта.

— Прошу прощения, — обратилась она вначале к фальконеру, потому что он не был связан с этим ужасом, пока она не вовлекла его. — Такой конец мой сон не предсказывал, но в ткани жизни бывает много неожиданных завитков. Попрощайся со мной, как с товарищем, хотя я всего лишь женщина, — она не стала ждать ответа, потому что не хотела прочесть отказ в его взгляде. Теперь она говорила мальчику:

— И ты прости меня, Алон. Хотя я и тебя не вовлекала сознательно в это дело. Может быть, это тоже порок сотканной для нас ткани. Я потерпела неудачу, и из–за меня погибнете вы оба и эта храбрая птица. Если в старых легендах говорится правда, возможно, те, кто так странно привязан к этому месту, со временем узнают причину своего обета. Я думаю, мы не выйдем отсюда живыми. Тайна того, что я держу, не для тех, кто ждёт снаружи. За это я должна поблагодарить Силу, которую не могу призвать.

Она говорила всё медленнее и тише, боль усиливалась. Снова посмотрела Тирта на фальконера. Лицо его превратилось в неясное пятно.

— Оставьте в моих руках то, что я взяла, — попросила она. — Я должна хранить его до конца.

Глава пятнадцатая

Алон протянул руки, но не к Тирте, а к фальконеру. Мужчина отдал ему раненую птицу, и мальчик прижал её к себе так же бережно, как Тирта держала ларец. Фальконер, пошатываясь, встал. Девушка сквозь волны боли видела, как он медленно поворачивается. Чтобы лучше видеть, он приподнял птичий шлем. В его когте был зажат меч. От него исходил слабый свет, соперничающий со свечением ларца.

Тирта закрыла глаза, готовая сдаться, но смерть не приходила, как она надеялась. Может быть, перед ней и лежала Последняя Дорога, но что–то удерживало её от этого пути. Алон о чём–то шептал раненой птице.

Птице?

Тирта замигала. Теперь боль порождала иллюзии. Не сокол лежал в руках у Алона. Сияние поглотило чёрные перья, и из этого сияния возникла туманная картина. Не сокола держал Алон, но странное существо, с телом, поросшим серыми перьями, с большими глазами, окружёнными алым оперением. Эта другая птица высоко подняла голову, хотя за её смутными очертаниями по–прежнему был виден поникнувший сокол. Он раскрыл клюв, словно что–то кричал — вызывающе и гневно.

Глаза Алона были закрыты. Но вот он открыл их, огромные на его худом лице. Он посмотрел на то, что держит, словно тоже заметил перемену.

Фальконер, скорее что–то почувствовав, чем увидев, быстро повернулся и взглянул на мальчика и птицу. Неясные очертания колебались, заслоняли друг друга, временами отчётливее становилась новая птица, иногда сокол. Должно быть, между ними шла борьба, одна жизненная сила подавляла другую, более слабую.

Алон переложил птицу поудобнее, ближе придвинулся к Тирте. Она попыталась набраться сил, отогнать боль, прояснить сознание. Может быть, сейчас последует какое–то действие. Оно вряд ли спасёт их, но приведёт к выполнению обета. Одного хранения недостаточно, хотя род Ястреба продолжал хранить сокровище вплоть до своего последнего представителя. Должно быть сделано что–то ещё. События вышли из–под контроля, но Тьма пока не победила. Может, фальконер заподозрил существование какой–то новой, неведомой опасности? Потому что он провёл мечом над Тиртой, потом направил на птицу.

Шар на рукояти вспыхнул, волны света окутали птицу. И она окончательно оформилась, стала целой, завершённой, не мёртвой, но полной жизни. Этот вид был совершенно неизвестен Тирте. Птица открыла клюв, и раздался крик, яростный, как крик сокола, но всё–таки другой, ещё более дикий. Голова на длинной шее качнулась, острый клюв ударил Алона по пальцам, ударил, но кожу не разорвал. Птица под невероятным углом выгнула шею и посмотрела на мальчика.

Больше она не стала его клевать, но расправила крылья, и Алон выпустил её. Она взлетела и опустилась на ларец, который Тирта по–прежнему сжимала онемевшими пальцами. Потом снова выгнула шею, приблизив свои глаза в кругах перьев к глазам девушки.

И заговорила — не крик и не щебет, но настоящее слово. Тирта слышала, что птиц можно научить подражать человеческой речи. Но это было не подражание. Сокол общался с ними трелями, которые мог понять только фальконер, но эта птица, возникшая в смерти другой, произнесла различимое всеми слово.

— Найнутра…

И в сознании Тирты, где боль боролась с необходимостью держаться, всплыло воспоминание. Где она слышала это слово? В Лормте, в своих многочисленных странствиях? Нет, это что–то другое, может быть, память крови, переходящая от поколения к поколению. Память тех, кто носил знак Ястреба и сохранял веру в нечто значительное, больше любого мужчины и женщины.

Боль взметнулась гневным пламенем, окутавшим Тирту с ног до головы, и она поняла, что это пламя порождается не только её телом. Это знак Силы, которая враждебна всему существующему. Говорят, некогда существовали Великие, которые оставили человечество далеко позади и которые впоследствии почти не имели контактов с людьми. Этот огонь… а в нём промелькнуло невероятно прекрасное лицо… всё это страшно далеко. Но глаза на этом лице по–прежнему жили, глядя на них троих, оценивая, прежде чем вынести приговор. Мудрецы рассказывали о посвященных, которые не принадлежат ни Тьме, ни Свету, которые уклонились от борьбы за власть, чтобы заняться поиском необычных и странных знаний. В этом лице Тирта не почувствовала Тьмы, но не чувствовала и Света. И лицо это продолжало жить в её сознании, и Тирта была уверена, что пронесёт его с собой до смерти. До такого существа не дойдёт никакая мольба.