М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество - Р. В. Иванов-Разумник

Тему, данную Павловым, о призвании варягов Салтыков богато развил, возвращаясь к ней трижды на протяжении своей литературной деятельности. Первый раз сделал он это в «Гегемониеве», лишь слегка наметив эту богатую тему; вторично и в значительно более сложной обработке сделал он это через десять лет в «Истории одного города»; наконец, еще через десять лет он в третий и в последний раз вернулся к разработке этой темы в своей «Современной идиллии». Говоря об этих произведениях, мы еще будем иметь случай вернуться к теме, шутливо брошенной Павловым и так мастерски разработанной Салтыковым.

Третьим и последним очерком, напечатанным Салтыковым в конце 1859 года в «Московском Вестнике», была сцена «Погребенные заживо». Над ней не было общего заглавия «Из книги об умирающих», но самые слова «погребенные заживо» дают достаточное право отнести эту сцену именно к этому неосуществленному циклу Салтыкова. Сохранившийся автограф показывает, что в первоначальном замысле сцена эта была лишь первым отрывком задуманного отдела «Современные разговоры» и была сперва озаглавлена «Оставшиеся за штатом» [132]. Как известно, сцена эта, включенная позднее в том «Сатир в прозе», состоит из диалога двух оставшихся за штатом действительных статских советников, рассуждающих об административных перемещениях, о реформаторских новшествах и мечтающих еще послужить, когда их «призовут». В первом издании «Сатир в прозе» (1863 г.) Салтыков напечатал эту сцену под прежним заглавием «Погребенные заживо» третьим номером из «Недавних комедий»; во втором издании (1881 г.) он выделил ее из отдела «Недавних комедий» и дал ей заглавие «Недовольные», которое так и осталось за ней во всех последующих изданиях сочинений Салтыкова. Сцена эта как нельзя более характерна для 1859 года, когда была произведена довольно решительная чистка старых кадров николаевской бюрократии и когда множество «действительных статских советников» осталось за штатом и было заменено более молодыми силами, способными к проведению намеченных правительством реформ. Можно думать поэтому, что сцену эту Салтыков написал незадолго до ее появления на страницах «Московского Вестника» в ноябре 1859 года.

За три месяца до этого Салтыков напечатал еще один рассказ из «Книги об умирающих», на этот раз в славянофильском журнале «Русская Беседа» (1859 г., июльавгуст). К этому времени Салтыков уже охладел к славянофильству, к которому, как мы знаем, склонялся двумя годами ранее, так что появление его рассказа на страницах этого журнала свидетельствовало лишь о дружеском его уважении к семье Аксаковых и к Кошелеву, своему рязанскому соратнику в деле освобождения крестьян, а не о согласии его с основными положениями славянофильской доктрины. «Госпожа Падейкова» была напечатана в этом журнале опять-таки как первый очерк (под номером римской единицы) из «Книги об умирающих»; как видим, таких «первых очерков» было уже несколько. В рассказе затронута крайне злободневная для 1859 года тема — нарисована озлобленная и запуганная предстоящим освобождением крестьян барыняпомещица. Она раздувает чуть ли не в бунт малейшее движение крепостных, — и недаром Салтыков в позднейших статьях 1861 года, говоря о том, как помещики раздувают мелкие свои столкновения с крестьянами до степени «бунта», припоминал именно барыню Падейкову (в статье «Несколько слов об истинном значении недоразумений по крестьянскому делу»). «И барыня Падейкова пишет туда, пишет сюда, — говорил там Салтыков, — на весь околоток визжит, что честь ее поругана, что права ее попраны»… Это становится особенно характерно, если иметь в виду, что в Прасковье Павловне Падейковой мы имеем первый очерк (если не считать Крошиной в юношеских «Противоречиях») будущей Анны Павловны Затрапезной из «Пошехонской старины», а в последней, как известно, нарисована во весь рост мать Салтыкова. Между Падейковой и Затрапезной (а в промежутке между ними — и со знаменитой фигурой старухи Головлевой) сходство доходит до мельчайших подробностей, до одних в тех же употребляемых ими выражений («прах побери, да и совсем!»). Даже ключница Акулина проходит через все эти три произведения Салтыкова, списанная с той самой реальной ключницы Акулины, которую Салтыков помнил с детства и поминал при случае в целом ряде других своих произведений (например, в «Скрежете зубовном» 1860 года). Все это говорит о значительной доле автобиографических впечатлений, которые легли в основу «Госпожи Падейковой» и которые вскрывают перед нами первый рисунок портрета матери Салтыкова.

Осталось еще одно произведение, относящееся к этим же годам творчества Салтыкова, написанное в 1857–1858 гг., напечатанное годом позднее и с тех пор не входившее ни в один из сборников произведений Салтыкова. Речь идет о его повести «Яшенька», напечатанной в «Сборнике литературных статей, посвященных русскими литераторами памяти А. Ф. Смирдина» (т. VI, Спб. 1859 г.). Повесть эта была написана задолго до ее напечатания, как это видно из переписки Салтыкова с его друзьями. В письме к В. П. Безобразову из Рязани от 1 октября 1858 г. Салтыков сообщал: «В марте я отдал в Смирдинский альманах повесть под названием „Яшенька“. Повестъ очень плоха, и мне крайне хотелось бы выручить ее». Попытка выручить не удалась, и 3 февраля 1859 года Салтыков писал Анненкову: «Год тому назад я отдал в альманах Смирдина повесть под названием „Яшенька“. Эти подлецы до сих пор ее не печатают, да и обратно не возвращают. Так как я совсем (т. е. нигде) не хотел бы печатать эту вещь, по причине ее совершенной посредственности, то вы бы весьма обязали, вырвав ее из рук этого скотопромышленника Генкеля. Безобразов хлопотал, да не отдают. Надо полагать, что по рылам бить следует. За истечением года, я имею полное право на получение повести обратно. Сделайте милость, постарайтесь» [133]. Но и хлопоты Анненкова не помогли: «Яшенька» появился в шестом томе сборника в память Смирдина в 1859 году со следующим послесловием редакции: «этот рассказ был получен от автора, еще в половине 1857 года, но, по разным обстоятельствам, мог быть только теперь напечатан». Сохранившийся в архиве М. Стасюлевича автограф зтой повести не позволяет судить, к какому именно году относится ее написание и кто прав в разногласии указываемой даты — редакция сборника, или Салтыков; но это и не представляет существенной важности, — достаточно знать, что повесть была написана до марта 1858 года. Тесная связь ее не с «Губернскими очерками», а именно с «Книгой об умирающих» становится ясной из самого ее содержания.

Яшенька — двадцатипятилетний Яков Федорович Агамонов — бесхарактерный и добронравный юноша, тряпка, кисель; отслужив в военном звании, он вышел в отставку и живет в небольшом своем имении вместе с матерью Натальей Павловной, — как всегда у Салтыкова, властной и сильной женщиной, совершенно забравшей сына в руки. «Полнейшее отречение от всяких притязаний на личность» — прорывается, наконец, восстанием Яшеньки против «тиранства» матери; но этот бунт (бегство из дома к предполагаемой невесте, соседней девице помещице) очень скоро подавляется бесхарактерностью самого Яшеньки. Побунтовав немного, он смирился, возвратился к матери, «сделался еще молчаливее и безответнее; казалось, что последняя искра жизни покинула его». И действительно — этот неприспособленный к жизни человек умирает на руках матери, чем и заканчивается повесть, примыкающая таким образом по теме к другим очеркам «Книги об умирающих». Не приходится сомневаться, что, осуществи Салтыков эту свою книгу, «Яшенька» вошел бы в нее составной частью, если бы только Салтыков не отказался от мысли вообще перепечатывать эту повесть в виду ее несомненной слабости, сознававшейся и автором. Повесть эта — действительно одно из слабейших произведений Салтыкова, еще пытавшегося вернуться в 1857 году к темам и манере «психологических повестей»; путь этот, на котором Салтыков и раньше терпел неудачи, был не для него; ему предстояло еще выработать собственную свою дорогу, свой стиль, свои темы, и работа эта заполнила ближайшее десятилетие его литературной жизни. «Яшенька» же остался неудачным опытом старой формы, справедливо невключенным Салтыковым впоследствии ни в один из своих сборников и совершенно забытым читателями.

Есть, однако, и в этой повести отдельные искорки, впоследствии загоревшиеся ярким огнем в творчестве возмужалого Салтыкова. Особенно интересно отметить, что Яшенька — в зародыше будущий Иудушка Головлев, но не характером, а своей манерой выражения. Эта нудная, тягучая манера Иудушки, так бесившая Арину Петровну Головлеву, совершенно ясно дана в диалогах Яшеньки с матерью, — например, в следующем разговоре:

— Тебе чего нибудь нужно? — спросила Наталья Павловна.

— Я вижу, милая маменька, что я имел несчастие огорчить вас, и потому в настоящее время желал бы только испросить ваше милостивое прощение и уверить вас, что как ни велика моя вина, но она неумышленна.