Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— Миллионы! — кричит граф в лицо Ламприеру. Это уже последняя капля.

— Отвали, — говорит Ламприер, впервые в жизни прибегая к такому выражению. Лицо графа немного отшатывается, но по-прежнему остается в нескольких дюймах от лица Ламприера. И тут со дна памяти начинают всплывать смутные воспоминания о похожей сцене. Соглашения, предки, графы Брейтские. Но это было несколько часов, несколько лет назад, в любом случае с тех пор прошло время, что толку вспоминать? Все случилось слишком поздно, и в прошлом, и не имеет никакого значения, нет, не сейчас. Твой отец!

— Ваш предок! — взывает граф. Но Ламприеру уже не схватить сути его слов. Этот граф — очень шумный малый, думает он. Пьяный, наверное. Ламприер раздумывает — не наблевать ли ему на ботинки? Граф снова что-то кричит, но уже слишком поздно, слишком шумно, он слишком пьян, пожалуйста, уходите, оставьте меня в покое, наконец…

Но граф не уходит. Он требует ответа. Ламприер собирает последние остатки сил.

— Спросите Себдимия, — выдавливает он наконец. Граф на секунду отворачивается.

— Готов, — сообщает он Септимусу, затем снова поворачивается к Ламприеру.

— Значит, в другой раз, мистер Ламприер, — ревет граф. — Прощайте!

— Отвали! — делает еще одну попытку Ламприер. На этот раз, кажется, с большим успехом, потому что лицо графа исчезает из поля его зрения. Голос графа, впрочем, еще слышен где-то неподалеку, затем раздается голос Септимуса, но все теряется в шуме болтовни и этого ужасного пения. Над ним (или под ним?) что-то большое, белое и, по-видимому, крылатое — хлоп! — врезается в стену. Гусь все еще летает.

— До свиданья, гусь, — бормочет Ламприер. Септимус рывком ставит его на ноги и пинком распахивает дверь.

— Отцеубийца, — шипит гусь. Они вываливаются в ночь, царящую за порогом.

Тучу прорвало. Леденящий дождь заливает черные улицы, обрушиваясь палочными ударами на крыши и фронтоны. Он ложится полотнищем на шифер и черепицу, взрывает водосточные трубы и сдирает побелку со стен. Он пляшет по плитам тротуара и сбегает в водостоки и канавы. Он отдраивает булыжную мостовую, разжижая грязь, отбросы и отложения, и волнами несет это месиво через трущобы и переулки, широкие улицы и дворы. Он вгрызается в кучи конского навоза, хватает рыбьи головы, старые мясные объедки и дохлых крыс, утонувших в канавах, и гонит перед собой весь этот жирный вал жидкого компоста. Завтра все это застынет зловонным струпом. Но сейчас ливень обрушился на город во всей своей очистительной силе, и струи его пробуравливают себе дорогу сквозь каменную кладку дряхлых стен и обломки колонн. Хлещущая с небес вода размывает силуэты зданий, обращая их в неистощимые водопады, фантастические фонтаны и зыбкие минареты; только так и можно умиротворить голоса давно минувшего; вот и опять погода в самый раз для избранных, ибо ни единый грех небеса не отпускают задаром.

(дискант) (дискант)

Погода чужда этим наносам на теле земли, и нужды, царящие внизу, не поколеблют ее глубокого равнодушия. Неизменной чередой идут ее циклы, и один за другим исчезают города. Сегодня — дождь, завтра — ясное небо. И так было всегда, сколько ни вздымались постройки к небесам то со страстью, то с сумрачной надменностью. Семь горделивых холмов высились вокруг малярийного болота. Натиск, с которым империя простирала свою власть все дальше и дальше и с которым позднее рассеялся по лицу земли ее первообраз, был лишь маской, скрывавшей тайный недуг. Как из-под покрывала, накинутого на девушку на кровати, проступал чей-то другой облик, так и силуэт того древнего города проступает сквозь растекающиеся формы новой столицы и тянется к нему своими тонкими ледяными пальцами. Каждая капля — напоминание о старых долгах, каждая холодная капля прочерчивает в воздухе серебряный зигзаг, подобающий способ приблизиться к своему богу…

— Этот дождь… Так холодно. Спотыкаясь, они бредут вперед, Септимус тащит его, обхватив руками за плечи, Ламприер с трудом волочит заплетающиеся ноги. Дождь накатывает волнами, то затихая, то вновь оглушая его своим шумом. Вот и река. Ламприер пытается повернуться к своему другу.

— Что вам известно? — требовательно спрашивает он. — Черт возьми, что вам известно обо всем этом? — Он больше не в силах сдерживаться. — Что вам известно обо мне? О том, что я сделал? О том, кто я такой? — Наверное, по его лицу текут слезы, но не важно, их все равно не отличить от дождевых струй.

Лицо Септимуса каменеет. Ламприер впервые видит его таким — мраморное лицо изваяния.

— Расскажите мне, — говорит он, обнимая Ламприера за плечи, — расскажите мне все.

Но тут дождь полил как из ведра, заглушая все голоса своим монотонным шумом. Расслышать, о чем рассказывает Ламприер, усевшийся прямо в лужу на обочине, было нелегко даже его спутнику, а заметить обоих за пеленой дождя невозможно было даже с тянущейся в двух шагах от них размытой дороги, по которой брели сейчас домой две женщины в голубом, с трудом переставляя облепленные грязью, будто свинцом налитые ноги. Потоки воды неслись вслед за ними по улицам через Стренд и мимо Флит-маркет к Ладгейту. Небеса хлестали и буравили город. Дождь не стихал.

От Ладгейта до того места, куда шли эти женщины, ходьбы было больше часа; то был дом с темными окнами на Стоункаттер-лейн. Вода заливала крышу и переполняла водостоки, отыскивала сломанные черепицы и отмечала их беспорядочными лужицами на полу верхнего этажа. Здесь, растеряв всю свою очистительную силу, дождь проползал черными языками по уклонам половиц и просачивался на нижний этаж. Оттуда через щели в покоробленных досках пола вода проникала в угольный подвал, пропитывая влагой черный грунт в основании дома. Холодный сырой воздух, словно непрошеный жилец, гулял по перегороженным комнатам, распространяя запах тления. Дом стоял, выдерживая осаду проливного дождя, заброшенный, темный, но не вовсе пустой.

В подвал шум бегущей воды докатывался приглушенными, беспорядочными волнами. Через узкую решетку, открывавшую для обзора крохотный клочок тротуара и пустынной улицы напротив, Назиму было видно, как ветер гонит ее по мостовой. Капли воды срывались с крыльца частой дробью. Сквозь щели в досках над головой Назим различал тусклый свет в окне верхней комнаты. Голый земляной пол наклонно уходил из-под него; он лежал на спине, разглядывая дощатое перекрытие. Это была самая сухая часть подвала. Но вот прямо над ним повисла капля воды, набухла и сорвалась вниз, затем другая, и еще одна — шлеп! — прямо ему на лоб. Назим нехотя поднялся, чтобы в третий раз за ночь переместить несколько досок, заменявших ему постель. Случайная капля упала на шею, и он беззвучно выругался. Проклятый дождь.

Он оттащил доски подальше от капающей воды и снова лег. Его черные глаза глядели в пустоту, он тяжело вдыхал сырой воздух. Глаза закрылись. Он вытянул ноги на досках. Ему казалось, будто дождь просачивается в него и тело становится все тяжелее. Когда он проснется, то обнаружит, что насквозь пропитался водой и не в силах поднять свое разбухшее тело. Ерунда… Он просто растворится и превратится в ничто. Он заснет и проснется, и все начнется сначала. Снова в доки. «Заснуть, проснуться, действовать, заснуть, проснуться», — накатывало на него, словно волны. Мягкая земля немного подалась под его весом, доски съехали с места, и Назим вздохнул про себя, слушая, как тянется ночь.

Еще несколько часов оставалось до рассвета. Скоро он вернется в доки, на свой сторожевой пост. Он увидит на прежнем месте «Вендрагон», увидит всю бригаду распорядителей и грузчиков и опять будет смотреть, как холод поднимает облачками пар с потных спин. Снова увидит Коукера — так вроде его имя? Коукера, старшего в артели грузчиков, чьи слова он расслышал из своего тайника, из-под груды сваленных на причале снастей. А тот узколицый человек видел, как Назим, надвинув поглубже свою широкополую шляпу, медленным шагом удаляется за ближайший угол. Притворные уходы, тайные возвращения… Да, Коукер. Но он здесь ни при чем. Ровным счетом ничего не значит… Назим незаметно вернулся обратно и прокрался вдоль пристани, укрыться там проще простого, совсем нетрудно было подобраться поближе и расслышать, о чем говорят эти двое.

— … через несколько недель. Когда прибудет груз, вас оповестят. Вы будете готовы?

Это был не вопрос, скорее приказ. И все же голос узколицего звучал не слишком уверенно. Коукер потирал руки. Разумеется, он будет свободен, его люди тоже. Ящики, за погрузкой которых Назим следил несколько последних дней, прибывали нерегулярно. Откуда? И когда прибудут в следующий раз? Назим напрягал слух, чтобы уловить подробности, но говорившие их почти не касались. Где-то в Лондоне. Остановить реку, поднявшись к ее истоку? Назиму вдруг почудилось, что он заблудился где-то среди притоков и каналов, засмотрелся на поверхность гудящей машины, устройство которой по-прежнему ему неведомо. Вряд ли он сможет узнать что-нибудь новое, продолжая следить за «Вендрагоном». Ящики, люди, корабль… Все это складывалось в следы, уводившие его прочь от Девятерых.