Две невесты Петра II - Софья Бородицкая

Как-то встретив сына возле покоев государя, князь Алексей Григорьевич, остановив его, сказал:

   — Одно дело сладилось хорошо.— Они обменялись многозначительными взглядами. — Теперь осталось ещё одно.

   — Какое же?

   — Важное, особливо для тебя.

   — И что же это за дело?

Но тут послышался голос государя, нетерпеливо звавший своего любимца.

   — Потом, потом, — заторопился старый князь, — всё тебе растолкую.

Последние события увлекли князя Ивана за государем так стремительно, что он на время забыл и об отце, и о важном с ним разговоре.

Глава 3

Предложение Остермана о том, что рядом с государем следует находиться сведущему человеку, чтобы время, проведённое государем на охоте (по мнению Андрея Ивановича «потерянное время»), не проходило зря, а наполнялось бы полезными познаниями в различных областях, повлекло за собой поиск подходящего наставника.

И такой человек скоро сыскался. Им оказался молодой князь Сергей Дмитриевич Голицын, камергер в свите государя Петра Алексеевича. Это был очень достойный молодой человек, хорошего воспитания и весьма приличного образования.

Приставляя нового наперсника к государю, Андрей Иванович не случайно остановил своё внимание на этом человеке, происходившем из семьи родовитых князей Голицыных — постоянных и давних врагов Долгоруких. Остерман надеялся уменьшить влияние последних при дворе, а в особенности князя Ивана, который всё более и более входил в доверие к государю.

Бесшабашная жизнь князя Ивана всё более влекла к нему молодого Петра Алексеевича, ведя его по пути, лежащем в стороне от государственных дел и серьёзных занятий.

Правда, после коронации нрав государя начал меняться. Он становился нетерпимым к любым возражениям, вспыльчивым, а порой и гневным.

Так, однажды, рассердясь на псаря, из-за неловкости которого погибла любимая собака Петра Алексеевича, он в страшном гневе сел писать грозный указ о казни несчастного. Неизвестно, чем бы это кончилось, но когда государь распоряжался судьбой своего подданного и уже подписывал грозную бумагу, в его комнате появился князь Иван. Заглянув через плечо государя, он прочёл написанный неровным крупным почерком указ о казни псаря, неожиданно наклонился над государем и больно укусил его за ухо.

Взбешённый Пётр Алексеевич открыл было рот, чтобы излить весь свой гнев на забывшегося слугу, как князь Иван, опережая его, сказал тихим, но твёрдым голосом:

   — Вот вам, государь, стало больно, а ведь это только ухо. И я ведь укусил его не со всей силой. А представьте себе, как будет больно несчастному, когда ему станут рубить голову.

Несколько минут Пётр Алексеевич молча смотрел то на покорно стоявшего перед ним князя Ивана, то на подписанный им указ. Наконец, схватив лист бумаги со своим указом, он изорвал его, бросился к князю Ивану и горячо обнял его. В глазах его стояли слёзы.

   — Как же я тебя люблю, Ванюша, — проговорил государь, не отпуская князя и преданно заглядывая ему в глаза.

Но таких минут становилось всё меньше.

Государь всё более и более отдавался порывам своего нрава, становившегося похожим на неукротимый нрав его деда — императора Петра I.

Было несколько причин, по которым Пётр Алексеевич стал несколько отдаляться от своего любимца.

Во-первых, князь Иван не очень-то любил охоту за зверьем, предпочитая ей охоту совсем иного свойства. Его страстью были женщины, за которыми он не успевал гоняться, в буквальном смысле, по всем улицам Москвы. О его победах ходили самые невероятные слухи, узнавая о которых он только самодовольно улыбался, потирая руки, и отмалчивался, не оправдываясь и не подтверждая их.

Во-вторых, Пётр Алексеевич ревновал своего друга. Ревновал страшно, со всеми страстями ревности горячо влюблённого. Он ревновал его к красавице цесаревне Елизавете Петровне. Ревность его усугублялась ещё и тем, что только князю Ивану поверял молодой государь все мучения своей первой любви — отчаянной, безнадёжной. Только ему читал государь свои стихи, посвящённые предмету своей любви.

Пётр Алексеевич доверял князю Ивану самые сокровенные секреты, он верил ему безгранично. В Лефортовском дворце, где жил государь, постоянно устраивались танцевальные вечера, и однажды во время очередного такого вечера, войдя в танцевальную залу, Пётр Алексеевич увидел красавицу цесаревну танцующей с князем Иваном. Оба они, разгорячённые танцем и взаимной приязнью, кружились так, словно были одни в этой зале, словно лишь для них играла музыка, ярко горели свечи, для них одних был весь этот праздник.

Ни цесаревна, ни князь Иван, увлечённые друг другом, не заметили искажённого ревностью побледневшего лица государя.

Правда, разбираясь в своих противоречивых чувствах к князю Ивану, Пётр Алексеевич порой не знал, какую из причин вдруг возникшего охлаждения поставить на первое место: то ли ревность, то ли нелюбовь князя к охоте. Молодой государь всё чаще склонялся к тому, что безразличие князя Ивана к охоте, пожалуй, больше, чем ревность, отдалило его от прежнего кумира.

Вот в такую краткую минуту охлаждения к Ивану обратил своё внимание Пётр Алексеевич на другого своего камергера — князя Сергея Дмитриевича Голицына. Их сблизила не только страстная любовь к охоте, но и огромные познания князя Сергея в этой самой охоте, о которой он знал, казалось бы, всё. О собаках говорил как о вполне разумных существах, понимающих не только слово хозяина, но даже его взгляд и жест. Князь Сергей был убеждён, что хорошую охотничью собаку можно воспитать не на псарне — лишь сам хозяин может это сделать. С этой целью он лично отбирал новорождённых щенков, строго следя за их кормлением и ростом. Когда они подрастали, он сам варил им еду, не доверяя этого никому. Молодому государю пришлась по душе безграничная любовь князя Сергея к охоте, к вольной жизни на биваках, к долгим вечерам у костра, скачкам на лошадях, когда разгорячённый конь несёт седока полем, без дороги, навстречу упругому ветру, бьющему в лицо.

Государь внимательно прислушивался к князю Сергею и даже не обиделся, когда тот, увидев подписанную Петром Алексеевичем бумагу о том, чтобы выдавать каждой собаке по два пуда мяса на день, весело рассмеялся.

   — Разве здесь что не так написано? — смутился государь. — Может, ошибки где-то — так я в грамматике не очень силён.

   — Нет-нет, — продолжая смеяться, ответил князь Сергей, — ошибки здесь нет, всё написано верно. Только... — Он замялся на секунду.

   — Что только? — озабоченно спросил государь.

   — Только... — Но, прервав себя, князь Сергей продолжал: — Давайте сейчас, ваше императорское величество, пойдём с вами в кладовую, откуда псарям отпускают мясо.

Ещё ничего не понимая, Пётр Алексеевич согласно кивнул. Через некоторое время, пройдя за домом широкий двор, по которому сновали конюхи, служилые люди, повара в колпаках и передниках, они подошли к сараю, где и находилась кладовая. Ворота сарая были распахнуты, и в глубине его виднелись большие и маленькие мясные туши, подвешенные на крюках.

Увидев государя, входящего в кладовую, все находившиеся там работники замерли от неожиданности такого посещения.

   — Кто тут у вас главный по отпуску мяса? — оглядывая притихших служителей, спросил князь Сергей.

   — Главный? — переспросил молодой бородатый мужик, словно не поняв вопроса.

   — Да-да, кладовщик, что мясо собакам отпускает.

   — Ах, собакам, — вздохнул с облегчением бородатый, вытирая руки о передник, измазанный кровью. — Так это у нас Егор, это он! Он ведает ихним, ну то есть собачьим кормом.

Тут же из разных углов сарая раздались громкие голоса, звавшие Егора. Он появился в распахнутых дверях сарая, заслонив своей огромной фигурой почти весь их проем.

   — Вот он я, кто меня требует? — проговорил он густым басом, оглядываясь вокруг.

Увидев государя с придворным, Егор сразу же осёкся, и голос его неожиданно из раскатистого баса стал тихим, едва слышным.

   — Чего изволите, ваше императорское величество? — Егор с трудом согнул своё огромное толстое туловище.

   — Ты здесь главный по кормёжке собак мясом? — спросил государь.

   — Я, государь, — побледнев до синевы, всё так же тихо ответил Егор. — Или что не так? Может, собачки голодные? Так псари ещё не приходили, сказали, что вчерашнее варево и сегодня сгодится.

   — Вот, любезный, подай-ка ты мне мяса столько, сколько здесь писано.

Егор взял бумагу, внимательно, медленно шевеля губами, прочёл её и, ничего не понимая, проговорил:

   — Так тут писано — как всегда, два пуда мяса на день каждой собаке.

   — Вот-вот, любезный, ты и отвесь государю два пуда. Он сам хочет сегодня собак кормить, — спокойно сказал князь Сергей.