Дорога Отчаяния - Йен Макдональд

40

— Узрите! — вскричал Вдохновение Кадиллак, сверкая стальным черепом в свете хирургических ламп. — Первое полное умерщвление плоти!

Хирурги, сестры, протезисты пали на колени, воздев в благоговении руки. Таасмин Манделла попятилась от металлической твари, лежащей на операционном столе. Тварь приводила ее в ужас.

Под пластиковым куполом черепа пульсировал мозг, утыканный электромеханическими передатчиками. Нейрон выбросил разряд, передатчик дернулся, металлическая рука поднялась, металлические пальцы растопырились, чтобы схватить воздух.

— Слава слава слава! — завизжали хирурги, сестры, протезисты.

— Уберите это от меня, — пробормотала Таасмин Манделла. — На него тошно смотреть.

В то же мгновение Вдохновение Кадиллак оказался рядом, шепча вкрадчивые увещевания.

— Но признайте достижение, Госпожа — первое полное умерщвление! Плоть стала металлом. Это, без сомнения, священное мгновение!

Нескрываемая зависть в его голосе заставила Таасмин Манделлу отшатнуться. Существо раздвинуло глазные заслонки и навело на нее стальное глазное яблоко — гладкую стальную сферу, прорезанную тремя черными щелями. Губы раскрылись, извергая поток булькающей невнятицы. Оно пыталось сесть и обнять ее.

— Убейте это, убейте мерзкую тварь, уберите ее от меня! — закричала Госпожа Таасмин.

Полное Умерщвление наконец уселось. Его сотряс спазм. Кибернетическое бормотание поднялось до визга металла, царапающего металл. Масло потекло из трясущихся губ; хирурги, сестры, протезисты повскакали с колен и бросились к операционному столу. Полное Умерщвление задергалось в судорогах, затряслось и свалилось, скрежеща лопающимися шестеренками. В возникшей суматохе Таасмин Манделла выскользнула из операционной и бросилась по пустым антисептическим коридорам и залитым солнцем галереям, метя пол расписанной электросхемами тканью.

Она медитировала в песчаном саду, в сумерках, когда услышала песнопения. Машинные мантры Бедных Чад, сливающиеся с грубыми воплями жителей города, коснулись границ ее восприятия, как звон серебряного колокольчика, и вернули в мир людей. Проблемы никогда не кончаются. Она потянулась, выгнула спину, выбираясь из хватких объятий подбирающего форму медитационного кресла. В любую минуту Вдохновение Кадиллак мог постучать в дверь, призывая ее к обязанностям. Она встала с кресла, вышла из комнаты и набросила серый нагрудник. Вдохновение Кадиллак находил наготу недуховной и возмутительной.

Когда в дверь постучали, она была готова.

— Что это такое?

— Проблемы, Госпожа. Бедные Чада…

— Я слышала их.

— Я думаю, лучше вам посмотреть самой. — Вдохновение Кадиллак повел ее по галереям, отдающим небесам накопленный за день жар.

— Как прошел ваш… эксперимент?

Таасмин не смогла скрыть дрожь в голосе, и Вдохновение Кадиллак, без сомнения, уловил ее, ибо ответил:

— Со всем уважением, но вы не должны чернить работу ученых, которые пытаются воплотить в реальность идеал, человека будущего. Увы, в этот раз системы пациента отказали, но его отвага и вера, вне всякого сомнения, обеспечили ему мгновенный перенос к престолу Великого Инженера.

Вдохновение Кадиллак открыл тяжелые резные двери, ведущие на улицу. Звуки пения и крики стали громче.

— Что происходит?

— Прошу вас, Госпожа, следуйте за мной. — Камерарий и пророчица обогнули угол и оказались перед плотной толпой.

— Оттуда лучше видно, — сообщил Вдохновение Кадиллак, торопя Таасмин Манделлу вверх по лестнице на балкон. В кольце озадаченных горожан Таасмин Манделла разглядела механические конечности, отражающие свет закатного солнца. Бедные Чада Непорочного Изобретения стояли на коленях перед сетчатой оградой, окружающей строительную площадку Сталелитейной Компании Вифлеем Арес. Воздух наполняло гудение их бинарных мантр, их неуклюжие руки, копирующие движения кранов, дышали истовостью. Каждые несколько секунд какое‑нибудь Бедное Чадо покидало своих единоверцев и, игнорируя многочисленные предупреждения о том, что ограда под током, прижимало металлические протезы к сетке. Шипел электрический разряд, летели искры, верующий стонал и бился в религиозном экстазе. Затем он возвращался на место и продолжал распевать 10111010101111000001101101010, а к сетке отправлялся следующий.

— Что они делают? — спросила Таасмин Манделла.

— Мне кажется, это очевидно, Госпожа. Это поклонение.

— Строительной площадке?

— Как стало известно, среди низших слоев Города Веры распространилось пророчество. В нем говорилось, что Корпорация Вифлеем Арес возводит здесь не что иное, как родильный дом, если можно так выразиться, для Стального Мессии, Освободителя, Машины с Человеческим Сердцем, которая освободит механизмы из тысячелетних уз плоти.

— И поэтому они молятся… груде фундаментных блоков и котлованам?

За сеткой толпились закончившие смену рабочие, глазея на охваченных экстазом дамблтонианцев.

— Именно. Стройплощадка святое, благословенное место грядущего рождения.

Таасмин Манделла еще раз посмотрела на поток Бедных Чад, стремящихся принести себя в жертву на электрическом заборе.

— Это отвратительно, — прошептала она.

Из толпы мирян донесся вопль.

— Смотрите! Это она! Серая Госпожа!

Головы повернулись, пальцы указывали на нее. Бедные Чада приостановили Поклонение Проволоке и навели металлические глаза на балкон. Молодая женщина со стальной грудью и левой ногой вскочила и закричала:

— Послание! Дай нам послание!

Мантра мгновенно распространилась по рядам верующих.

— Послание! Послание! Дай нам послание! Послание! Послание! Дай нам послание!

Пять тысяч глаз распинали Таасмин Манделлу.

— Они ждут, что ты возглавишь их, Госпожа, — прошептал Вдохновение Кадиллак.

— Я не могу, — прошептала Таасмин Манделла. — Это отвратительно. Мерзость, идолопоклонство…. Это не истинная духовность, не истинная вера… это нужно прекратить.

— Ты их лидер, их духовная владычица, их пастырь, проводник и сознание. Ты должна вести их.

Песнопения достигли уровня исступления. Две с половиной тысячи топающих ног сотрясали землю.

— Нет! Я отказываюсь! Это гнусно! Я не тот Бог, которому они должны поклоняться, я отвергаю их. Я не просила вас идти за мной, я служанка Благословенной Госпожи, а не дамблтонианцев, я дитя Панарха, а не Бедное Чадо Непорочного Изобретения. — Она пыталась проглотить эти слова, но они сами срывались с ее губ, как птицы. — И не твое, Эван Пэ Дамблтон!

Неожиданно она как будто оглохла. Она всмотрелась в живой глаз Вдохновения Кадиллака и увидела такую ненависть, что поперхнулась.

«Неужели он всегда так ненавидел меня?», подумала она, и тут же поняла — да, ненавидел, с того самого момента, как коснулся ее руки в яме у железной дороге, Вдохновение Кадиллак ненавидел ее и завидовал ей, ибо она была истинным сосудом Господа, а не таким, как он — самодельным и самозваным. Он ненавидел ее духовность, ибо сам желал мирского, ряженного в одежды святости. Он завидовал ей, ненавидел ее, каждым своим действием он подчинял ее, разлагал ее и поглощал.

— Как же ты должен меня ненавидеть, — прошептала она.

— Прошу прощения, Госпожа? Я не вполне расслышал. Какое послание дашь ты своему народу? Люди ждут.

Голос его так и сочился лицемерием.

Таасмин Манделла сжала левую руку в кулак. Ее нимб засверкал интенсивным голубым светом.

— Мы враги, Вдохновение Кадиллак, Эван Дамблтон, как бы ты не прозывался — ты враг мой и враг Господа. Это послание я должна дать твоему народу?

Речитатив верующих барабанил ей прямо в душу.

— Да! Нет! Скажи им вот что. Я была избрана святой Катериной и стала ее эмиссаром в мире людей, ибо после семи сотен лет, которые она провела как святая машин, она желает привести людей к Богу. К Богу, а не к фабрике. Скажи это своим верным.

Она спустилась с балкона и удалилась в личные апартаменты. Оказалось, что иметь врага так же приятно, как и иметь друга. После многих бесплодных лет она чувствовала осмысленность и значение своих действий. Она была крестоносцем, бойцом на войне, ангелом с пылающим мечом. Это было приятное чувство. Очень приятное чувство — гораздо более приятное, чем дозволено пророчице Благословенной Госпожи.

41

Каждое утро в одиннадцать часов одиннадцать минут Арни Тенебра вставала на койку, откуда могла рассмотреть все, что располагалось по ту сторону решетки. В порядке удаления: одно апельсиновое дерево в терракотовом горшке, тридцать шесть километров сухих Стампос и одно голубое небо. Ни первое, ни второе, ни третье не менялась ни на йоту, но каждый день, в одиннадцать часов одиннадцать минут, Арни Тенебра стояла на кровати — не потому, что хоть в какой‑то степени интересовалась жизнью за окном, а только из‑за того, что Мигли недвусмысленно запретил ей вставать на кровать (опасаясь, вероятно, что она повесится). Когда он являлся в одиннадцать часов двенадцать минут, чтобы подвергнуть ее унизительному ежедневному реабилитационному сеансу, у нее успевало возникнуть чувство маленькой победы.