Вдали от рая - Олег Рой

Наверное, это злодейка-память так услужливо, хотя и помимо его воли, привела его по этому адресу. Действительно, как он мог не узнать?.. Вот поворот, которым столько раз пользовался Юра; а вот и скверик недалеко от Вериного дома, и та самая злосчастная скамейка. Еще чуть-чуть – и сам дом вырос перед ним, пугая уже потемневшими окнами и своим окраинным, совсем не столичным видом. У подъезда было темно – на лампочках, что ли, здесь экономят?! – и совершенно пусто. Виктор задержался у дверцы машины, словно раздумывая: да или нет? Впрочем, раздумывать было уже незачем, и он со всей оставшейся в нем еще решительностью запер машину и шагнул в темный подъезд.

Грязная длинная лестница. Гулко отдающиеся в тишине волошинские шаги. Надо же, лифт заработал… Шестой этаж. Нужная квартира. И кнопка звонка, который так же, как и всегда, залился под его рукой такой знакомой серебристой прерывистой трелью… Разумеется, никто не откликнулся – тоже как всегда. Словно потеряв остаток сил, как будто окончательно разочаровавшись в предлагаемом ему судьбой повороте событий, Виктор тяжело прислонился к двери, пытаясь нащупать в кармане сигареты, и привычным жестом вытащил их вместе с зажигалкой.

Дверь за его спиной неожиданно подалась.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая, в которой Дмитрий Волковской приобретает новые имена

Тот, кто давно уже не носил имя Дмитрия Владимировича Волковского, хотя мысленно продолжал называть себя именно так, встал из-за письменного стола и подошел к окну своего кабинета. Сейчас, в конце семидесятых, его кабинет выглядел совсем иначе, чем пятьдесят лет назад: никаких зеркал и драпировок, никакой старинной мебели, никакого мрака, наводившего, помнится, такой страх на его пациентов… Теперь его окружала совсем иная обстановка: большие незашторенные окна, яркое освещение, светлая современная мебель из ДСП. Мируар – забавная устарелая машинка – уже много лет пылится на дачном чердаке в Акулове. Она давно не нужна в работе и не оказалась выброшенной лишь потому, что жаль усилий и времени, затраченных на ее создание…

Да, действительно, за почти полвека многое изменилось. Технология воздействия на людей полностью отработана и щедро приносит свои плоды. Волковской научился черпать из других людей их энергию, дающую ему молодость, здоровье, удачливость и богатство. Конечно, он овладел этой наукой не сразу, потребовались долгие годы аналитической работы и путешествий по странам Азии и по российской глубинке. Почти десять лет Волковской изучал обряды наведения порчи, принятые у разных народов, и на их основании выработал собственный метод – по всем признакам, наиболее точный и совершенный.

Но одно дело теория, и совсем другое – практика. Дмитрий долго не осмеливался воплотить свои гипотезы в жизнь и провести необходимый эксперимент, обдумывал все условия, пытался предусмотреть все возможные варианты. И наконец решился. Это произошло летом 1939 года, в Сухуми, в санатории Академии наук. Соседом Волковского по двухместной палате оказался молодой инженер Иннокентий Федяев – двадцативосьмилетний, рослый, дородный, со свежим румяным лицом и аккуратно подстриженной русой бородкой мужчина. Несмотря на цветущий вид, Федяев лечился в здравнице от невроза, и во второй же вечер, во время обильного ужина, плавно перешедшего в дружеские посиделки за полночь, Дмитрий узнал причину его недуга. Чередуя молодое вино и знаменитую местную чачу, Федяев поведал банальную житейскую историю, случившуюся в его собственной семье. В их доме была прислуга Нюра – молоденькая и глупенькая девушка из деревни. Прослужив Федяевым верой и правдой около года, Нюра неожиданно забеременела – разумеется, не будучи замужем. В ответ на расспросы и укоры хозяйки, которые посыпались как из рога изобилия, когда тайное сделалось явным, девушка молчала и только горько плакала. Мадам Федяева взвесила все «за» и «против». С одной стороны, она была довольна домработницей – девчонка хорошо готовила, содержала квартиру в чистоте и не воровала. Расставаться с ней не хотелось – все знают, как трудно в наши дни найти хорошую прислугу. Но с другой стороны, о том, чтобы терпеть в своем доме ребенка этой самой прислуги, не могло быть и речи. Вывод оказался прост: Нюру не рассчитали, а отправили к знакомому врачу на аборт – подпольный, потому что легальные аборты несколько лет назад в СССР запретили. Девушка покорилась и физически перенесла операцию хорошо, но, к несчастью, тронулась после нее умом. Каждый раз при виде маленьких деток она начинала жутко, в полный голос выть, как воют в деревнях плакальщицы над гробом. И хозяевам ничего не оставалось, как сдать помешанную в сумасшедший дом, где она не зажилась – меньше чем через год Нюру похоронили.

Слушая пьянеющего на глазах рассказчика, Волковской не верил своей удаче. Этот человек подходил ему как нельзя лучше! Хотя Иннокентий и не признался ни в чем прямо, догадаться, кто стал причиной несчастий бедной Нюры, было совсем несложно. Без всякого применения своих приборов Дмитрий понимал, что в ауре его собеседника существуют крупные бреши – постарался и сам Федяев, соблазнив наивную девушку, постаралась и его матушка, погубив жизнь Нюры и тем самым проделав в родовой оболочке сына немалую дыру. И этим обязательно надо воспользоваться, нельзя упускать такой шанс!

Не то чтобы Волковской целенаправленно желал зла своему соседу по санаторной палате. В глубине души он даже сочувствовал ему как мужчина мужчине – ну не устоял человек перед соблазном, бывает, кто из нас без греха. Опять же, раз заработал невроз, значит, мучается совестью, что не помог Нюре и даже маменьке ни в чем не признался (видно, крепко ее боится!). Федяеву просто не повезло, что он вовремя подвернулся Дмитрию под руку. И жалеть его для Волковского было бы так же нелепо и смешно, как жалеть собак или лягушек, на которых господа Сеченов и Павлов изучали рефлексы. Так уж устроен мир – одни живые существа становятся подопытными, другие ставят на них эксперименты. И это правило распространяется далеко за пределы науки.

Дмитрию не терпелось провести опыт как можно скорее, но здравый смысл, как обычно, восторжествовал над эмоциями. Гораздо разумнее было дождаться окончания срока действия путевки – это исключало возможность повторного эксперимента в случае неудачи, но зато предоставляло свободу для отходного маневра. В последний вечер подружившиеся соседи устроили в палате прощальную пирушку с обильной выпивкой. Точнее, пил один Федяев – Волковской только притворялся, что не отстает от него.

Согласно теории, объекту (Дмитрий решил называть его донором) следовало находиться в бесчувственном состоянии. Планируя опыт, Волковской колебался между гипнозом и снотворным, но молодой инженер облегчил ему задачу, самостоятельно намешав в своем организме изрядное количество спиртного. Часа в два пополуночи он с трудом добрел до своей кровати и тут же уснул крепким сном. И Дмитрий, волнуясь, как барышня на первом свидании, приступил к эксперименту…

Все прошло на удивление гладко, хотя при совершении обряда руки у Волковского дрожали, свеча едва не погасла, а ножницы, которыми он отрезал прядь волос Иннокентия, некоторое время отказывались повиноваться. Но Дмитрий справился с волнением, проделал все необходимые действия и ни разу не сбился, произнося заговоры (для первого опыта он выбрал те заклинания, которым учила его Арина). Когда обряд был завершен, принадлежности его спрятаны и оставалось только лечь спать, новое беспокойство охватило Волковского и заставило его вертеться с боку на бок чуть не до зари. Подействует ли? Если не подействует, значит, самые важные годы жизни были отданы химере… И снова начнется неопределенно долгое время поиска. А он уже немолод, весьма немолод, разменял пятый десяток…

Волковской ненадолго забылся и открыл глаза, лишь когда оконное стекло порозовело от восходящего солнца. Все вокруг было таким же, как перед тем, как он заснул, – и одновременно все было другим… Не понимая, что же изменилось, и отчего-то чувствуя себя как мальчишка-именинник, которому грядущий день готовит кучу подарков, Дмитрий встал и подошел к висевшему на стене зеркалу…

…И не узнал себя. Как замечательно он выглядит, точно сбросил добрый десяток лет! Разгладились морщинки у глаз, стали румяными и тугими щеки, волосы сделались гуще и приобрели прежний русый цвет, без уже ставших привычными седых волос на висках, небольшие, но заметные залысины надо лбом исчезли… Волковский испуганно оглянулся на кровать соседа. Если с ним, Дмитрием, произошло такое превращение, то что же случилось с Иннокентием? Жив ли он?

Судя по издаваемому храпу и затрудненному дыханию, Федяев был жив. Правда, лицо его приобрело нездоровый сероватый оттенок – но это могло объясняться не потерей энергии, а случившимся накануне тяжелым опьянением. Никаких других изменений в спящем заметить было нельзя, и у Дмитрия не оказалось никакого желания дожидаться его пробуждения. Подхватив собранные еще с вечера вещи, он вышел из палаты и поспешил покинуть санаторий, стараясь по возможности не встречаться с теми врачами и обслугой, которые знали его в лицо.