Каллиграфия - Юлия Власова

«Сейчас главное — миссия, — убеждал себя Кристиан. — Будем надеяться, Актеон проявит радушие и не заставит четырех путников обивать порог своей белокаменной виллы. Богачи бывают скупы, но уж он не таков. Сердце его, я верю, способно вместить куда больше, чем вмещают все комнаты его дома».

Сад тонул в неосязаемом море света, льющегося с небес, и, пребывая в этом море, Клеопатра ощущала невероятный подъем душевных сил. Аризу Кей с маленькими беженцами заменила ей семью, белая пагода — масайское каркасное жилище, а пагода-библиотека — с тех пор как африканка научилась читать — открыла перед нею двери в новые миры, со степями и горами, с канзасскими прериями и зелеными тропическими лесами. Книги хранительницы отличались от обычных земных книг тем, что могли в прямом смысле переносить читателя в такие уголки планеты, о каких заурядные туристы даже и не помышляют. Клеопатру эти книги приворожили, и если японка не заставала ее за игрой с детьми, то, вне всякого сомнения, ее следовало искать в библиотеке.

«Плывете вы, например, по морю на плоту в компании попугая и пяти товарищей. Совершенно неизбежно, что в одно прекрасное утро, как следует отдохнув, вы просыпаетесь и начинаете размышлять»[26], - читала кенийка, уже представляя себя на бальзовом плоту в окружении кипящих волн. Вот одна нахлынула на нее, и по спине прокатилась огромная склизкая медуза. Горьковато-соленый вкус воды, ненадежная опора из древесных стволов под локтями…

— Милая, где ты это обнаружила? — вернул ее в действительность голос Аризу Кей. Та в недоумении покручивала в руках веточку сакуры, которую Клеопатра оставила на книжной полке.

— Ах, это? В беседке, на столе, — отозвалась африканка, подняв голову. С ее волос медленно стекала вода. Аризу Кей нагнулась, собрала в ладонь немного жидкости и попробовала на вкус.

— Тихий океан? — полюбопытствовала она, взглянув на обложку книги.

— Угу, Тихий, — кивнула Клеопатра.

— Ну, читай, читай. Только не затопи мне тут всё, — улыбнулась хранительница.

— А почему, — неуверенно начала Клеопатра, — почему, когда Франческо читал, с ним ничего такого не происходило?

— Потому что он не углублялся, а лишь скользил по поверхности. Но если погрузиться на самую глубину, да еще с аквалангом, где вместо воздуха пуд воображения, тогда и волшебство проявится во всей своей силе, — И японка мелкими шажками направилась к выходу, хмуря свой ясный лоб и теребя рукав кимоно.

«Джулия забыла веточку, значит, свидеться нам удастся нескоро… Однако же рано отчаиваться. В моем распоряжении есть пуд воображения, и именно его пущу я в ход. Почему бы не послать телепортатор почтой? Пункт назначения мне известен, остается лишь пара нюансов».

Выступив на середину горбатого мостика, Аризу Кей возвела глаза к небу, расправила плечи и в секунду утратила свой человеческий облик. Упругим серебристым пучком света промчалась она через переплетенные ветви сакур и мерцающей точкой исчезла в бездонной выси.

Те, кто видел ее перевоплощение, — а таковых было лишь несколько малышей, сооружавших шалаш в кустарнике акации, — обомлели от страха, смешанного с удивлением.

— Она бросила нас? — пропищала девочка лет десяти, округлив глазки-бусинки.

— Вот еще! — отозвался мальчик посмышленее. — По делам она полетела, только и всего. У волшебников ведь тоже дела есть.

— Значит, за нами теперь никто не следит? — обрадовался малыш-непоседа со смешным чубчиком на голове. — Айда к сосновому лесу! Всегда хотел узнать, что там, за ним.

— А ну-ка стоп! Даже не думайте об этом! — раздался измученный голос Клеопатры. Опутанную водорослями и мокрую с головы до пят, ее вынесло на порог красной пагоды невесть откуда взявшейся волной. Отфыркиваясь и отплевываясь, она держала в руках абсолютно сухую книжку о приключениях норвежского путешественника, и вид африканки производил на детей куда более устрашающее действие, чем ее слова. — Мне велено за вами присматривать, к тому же калитка на замке. Так что идите, играйте, да чтобы тихо!

Когда дворик вокруг пагоды опустел, она перелистала страницы, желая убедиться, что текст не пострадал от воды. «Невозможно, — думала она, — чтобы простая фантазия могла натворить столько беспорядка!»

Тем временем над Средиземным морем занималось утро. Джулия спала, склонив голову Кристиану на плечо; черный плащ валялся где-то у нее в ногах. Франческо сопел и присвистывал, точно закипающий чайник, а Джейн, решив вести походный журнал, неразборчиво строчила у себя в блокноте.

— Приехали! — по-гречески объявил пилот, спрыгнув на посадочную площадку. Только сейчас Джейн рассмотрела его, как следует: темные прямые волосы, спутавшиеся от ветра; молодое совсем еще лицо, открытый и бесстрашный взгляд…

— Kalosorizma![27] — сказал он, подавая ей руку.

— I… I don’t understand[28], — смутилась англичанка, однако тут же сообразила, что от нее требуется, и без колебаний воспользовалась предложенной помощью.

Джулия и Кристиан пробудились от дремоты почти одновременно и отпрянули друг от друга с такой силой, что, если бы не ремни, они непременно свалились бы с кресел.

— Вот, держите, — застенчиво проговорила Венто, подавая ему запачканный плащ. — М-да, изрядно я его по полу повозила.

— О, совершенные пустяки! — отвечал тот. — Эта ткань хороша тем, что ее не нужно стирать, — сказав так, он встряхнул френч и облачился в него, как ни в чем не бывало.

Оставалось растолкать Франческо, который упорно не желал просыпаться. Он отмахнулся от Джейн, пробормотал что-то нечленораздельное и перевернулся на бок, насколько позволяло жесткое кресло.

— Нет, кем он себя возомнил?! — воскликнула англичанка и взялась его тормошить. — Некогда в спячку впадать, эй, ты, лежебока!

Лежебока опять что-то промычал, и стало ясно, что таким способом его вовек не дозовешься. Наконец подоспел с бутылкой минералки пилот, без зазрения совести вылил ее содержимое Росси на макушку и с невинной улыбочкой вручил итальянцу его вещи.

— Поливают тут всякие, — ворчал потом Франческо, плетясь по росистой траве. — Нет, чтобы подождать хотя бы пять минуточек! Непокладистый народ эти греки.

Джейн уже почти свыклась с мыслью, что не увидит Крит таким, каким изображают его на рекламных проспектах: страной лазурного моря и золотистых пляжей, щедрого солнца и оливковых рощ. В буклетах пишут, будто каждая пядь греческой земли дышит тысячелетней историей, а на деле от нее пахло сыростью да перегноем. Джейн впервые остро ощутила, сколь бесприютна она в этом мире: флаг старой доброй Великобритании последний раз трепетал для нее над лондонской ратушей, когда ей было двенадцать. Затем — переезд, странствования с родителями по Европе, бесконечные потери и лишения, не за горами смерть отца. Не вынеся горя, вскоре умирает и мать. К тому времени девочке исполняется шестнадцать, и ее раньше срока берут в Академию Деви. С тех пор она не смеет даже помышлять о том, чтобы навестить родину. Там ей нет места.