Заклинательницы ветров - Мэган Линдхольм

Песня оказалась весьма длинной. Это была не какая-нибудь кабацкая баллада в десяток стихов. И не любовная песенка в три-четыре куплета с душещипательным припевом. Эта песня ткалась, как гобелен: порою арфа грустила одна, затем к ней присоединялись человеческие голоса, чтобы, в свою очередь, схлынуть, и вновь только струны всхлипывали в тишине. Певцы то сосредоточенно пели, то зачарованно слушали. Вандиен отметил про себя, что никто ни разу не поднес кружки к губам, промочить пересохшее горло, никто не бросил полена в очаг, хотя дрова начали уже прогорать. Больше того: он ощутил, что общее настроение и его затянуло почти так же, как деревенских. Он не понимал слов, – ну и что с того? Песня дышала силой, вызывая могучее чувство сопричастности, росшее из очень глубоких, прямо-таки общечеловеческих корней. Песня говорила о незапамятных временах, когда горе было, словно свежая, кровоточащая рана. И никакой надежды, никакой надежды впереди…

Свет в комнате меркнул вместе с пламенем, гаснувшим в очаге; оплывшие свечи давно превратились в огарки. Длинные тени колебались на шершавых стенах. Стих прибой голосов, а пение арфы сошло почти на нет, превратившись в едва различимый, умирающий шепот. Вандиен расслышал даже шорох волн, набегавших на берег. И вот арфа смолкла совсем… но, как оказалось, только затем, чтобы неожиданно взорваться яростным, страстным аккордом. И вместе с нею отчаянно и непокорно грянул хор. Трижды он прозвучал, несломленный и гневный. И все стихло, – и арфа, и голоса.

Вандиен почувствовал, что дрожит. Было темно. Кругом никто не двигался. Даже руки Колли, смутно очерченные последними отсветами пламени, неподвижно покоились на струнах. Однако тишина не несла в себе успокоения. Скорее, она была пронизана ощущением ожидания и предчувствия. Некое обещание было дано. Некий долг следовало исполнить.

– Заклинательницы Ветров!.. – тихо, но с отчетливым презрением выговорил старец в углу. Кто-то звучно сплюнул в ответ.

Вандиен услышал шаги, и комната неожиданно озарилась: это Хелти взял потрескивающий огарок и затеплил от него новую свечу. Джени протянула ему еще одну. Берни принялась совать поленья в очаг. Вскоре в комнату вернулись свет и тепло, но громко разговаривать никому по-прежнему не хотелось. Колли склонился над своей арфой, и было видно, что его волосы надо лбом и на шее слиплись от пота.

– Поднесла бы ты арфисту кружечку, Джени, – негромко предложил Вандиен.

– Все, что будет угодно возчику, – безропотно согласилась она и проворно отправилась исполнять его пожелание.

Постепенно то тут, то там начали завязываться беседы. Другое дело, никого не тянуло на разухабистые истории вроде тех, что Вандиен услышал несколько раньше. Все как-то посерьезнели, и он заметил, что говорили в основном старики, а молодые почтительно слушали.

Что до Колли, то он вытер руки о штаны и взял у Джени кружку холодного. Его умолкшая арфа оставила после себя некую пустоту, которую и заполняли вновь начавшиеся разговоры. Джени стояла у Колли за плечом, чтобы забрать кружку, когда она опустеет. Берни продолжала что-то рисовать на полу у ног Вандиена. Он невольно подумал о том, как она выглядела при огне, пока звучала песня. Ее волнистые каштановые волосы разметались по спине, богатое контральто выводило каждое слово настолько отчетливо, что Вандиену казалось: еще немного – и он начнет понимать. Да, песня была для нее, без сомнения, глубоким и искренним переживанием. Даже и теперь на загорелых щеках был заметен румянец.

– Что она означала? – тихо обратился он к ней.

Берни вздрогнула так, словно он ее разбудил. У нее оказались карие глаза, несколько светлее его собственных. Они освещали ее тонкое, умное лицо. Но теперь в них отражалось недоумение:

– Ты про что?..

– Про песню. Ту, про Храмовый Колокол. Что она означала?

Берни пребывала в затруднении, не зная, как объяснить.

– Ну… там рассказывается, как все это было. Мы поем ее каждый год, только не всякий раз получается, как сегодня. Я так вовсе не припомню подобного. Там говорится, с чего все началось и…

– Не понял. Что, собственно, началось? – Вандиен наклонился пониже, опершись локтем о колено. Он ничего больше не добавил, только улыбнулся, зная, что его молчание будет для Берни самой лучшей подсказкой.

– Там рассказывается, с чего начались праздники Храмовых Отливов. Про то, как потонула деревня, и всякое такое прочее… – Берни помедлила, призадумавшись. – Даже и не знаю, как бы перевести все это на Общий, больно уж оно… Ну да ладно, хоть кратенько. – Она набрала полную грудь воздуха и огляделась по сторонам, словно подыскивая зацепку. И, наконец, заговорила: – Когда-то давно… очень давно… наша деревня была тихим приличным местом, с отличной глубокой гаванью и рыбацким флотом что надо. Храм же Заклинательниц стоял на длинном мысу, далеко выдававшемся в море. Не то чтобы они были нашими возлюбленными соседями, но уж нарочно вызывать их гнев мы вовсе не собирались. Деревня и храм, так сказать, просто старались обращать друг на друга поменьше внимания. Звон храмового колокола отмечал прилив и отлив, и так день за днем. Дружбы между нами не было, но был мир. До тех пор, пока Заклинательницы Ветров не устроили нам веселую жизнь. Это ведь из-за них задрожала земля и деревня ушла под воду…

– Каким же образом? – негромко переспросил Вандиен.

Берни нахмурилась:

– Ну… ничего определенного на этот счет песня не говорит. Я не могу… просто слов не хватает перевести то, что именно сказано в песне. Что-то вроде того, что пение Заклинательниц отдало морю нашу деревню. В общем, это была их вина. Их вина! – Дыхание Берни участилось. Вандиен кивнул, желая услышать продолжение истории. Тем не менее, в каком-то уголке сознания продолжал скрестись назойливый вопрос: ПОЧЕМУ? За каким шутом понадобилось Заклинательницам Ветров своим волшебством погружать в море деревню, да не только ее, но и свой собственный храм? С какой стати? И потом, каким образом?.. Они ведь властвовали над воздухом и ветрами, а вовсе не над каменным костяком земли…

– Когда это случилось, – продолжала Берни, – большинство народу было в море, на рыбной ловле. В деревне оставались только старики да ребятня, да еще те, кто лежал покалеченным или больным. Понимаешь, они были совсем одиноки и беззащитны, когда земля вдруг содрогнулась, а море отступило от берега. Люди в лодках, те, что рыбачили в открытом море, внезапно увидели вереницу огромных волн, накативших из ниоткуда, потом все услышали безумный набат храмового колокола… Но только когда мы возвратились, то поняли, что нет больше ни нашей деревни, ни прекрасной гавани…