Разрешаю себя ненавидеть - Юлия Колесникова

Глава 13

Мучения

Ненавидеть — значит любить, ощущать свою горячую, великодушную натуру, жить в презрении к постыдным и дурным вещам… Я ненавижу никчемных и беспомощных людей… Ненавижу тех, кто следует за стадом… Если я чего-нибудь и стою, то потому, что одинок и ненавижу.

Все продолжилось. Я была слишком слаба, чтобы отказываться от Ирвинга, в той манере, в какой я его получала. Моя жизнь превратилась в отсчитывание минут, когда я снова смогу прикоснуться к нему. Я с тоской наблюдала за ним, когда мы бывали в одной компании, и потом уже с остервенением затаскивала его в свою комнату. Ирвинг не то, чтобы сопротивлялся, но его удивляли мои выпады, которые со временем сменивались на полное отчуждение от него. Так прошел месяц. Я бывала или слишком страстной или слишком пассивной. В моем поведении не было одной четкой линии, все менялось, как и мое настроение.

Школа, это было то место, где я часто могла побыть рядом с Ирвингом без чьей-либо компании и тем более без нашей близости. От того я стала ждать наших совместных уроков с большей радостью чем раньше, даже не смотря на то, что мы часто ссорились. Когда нам давали какой-нибудь проект Ирвинг тут же тянул главенство на себя. Я отбивала это право, как могла, зная, что его это будет раздражать, это будет вызывать чувства. Других я от него и не ожидала. Как это тяжко знать, что я нравлюсь ему, не быть вместе и не понимать, почему все так. Но я никогда не спрашивала. Никогда.

Наконец пришло время, когда все проекты были сделаны, так как на них нам выделили несколько месяцев, и сегодня начинались занятия, на которых мы будем их защищать. Раньше мне не удавалось удачно работать с Ирвингом в паре, но теперь стало легче. Ирвинг сегодня был иным. Не знаю, в чем это отображалось, но я чувствовала, что сегодня он ко мне явно добрее. Может он начал чувствовать мою встревоженность.

Я не любила выступать на публике, и потому с удовольствием оставила себе должность ассистента. Ирвинг был защитником проекта. Он же настоял, чтобы мы были первыми. Когда мы вышли к доске, мои ноги подгибались, руки тряслись, и я едва могла выдавить из себя улыбку. Наши одноклассники так же испугано и в то же время ободряюще улыбались. Вместо вступления Ирвинг стал цитировать стих.

Ворон

Погруженный в скорбь немую

и усталый, в ночь глухую,

Раз, когда поник в дремоте

я над книгой одного

Из забытых миром знаний,

книгой полной обаяний, -

Стук донесся, стук нежданный

в двери дома моего:

«Это путник постучался

в двери дома моего,

Только путник -

больше ничего».

В декабре — я помню — было

это полночью унылой.

В очаге под пеплом угли

разгорались иногда.

Груды книг не утоляли

ни на миг моей печали -

Об утраченной Леноре,

той, чье имя навсегда -

В сонме ангелов — Ленора,

той, чье имя навсегда

В этом мире стерлось -

без следа.

От дыханья ночи бурной

занавески шелк пурпурный

Шелестел, и непонятный

страх рождался от всего.

Думал, сердце успокою,

все еще твердил порою:

«Это гость стучится робко

в двери дома моего,

Запоздалый гость стучится

в двери дома моего,

Только гость -

и больше ничего!» …

(1890) Переводчик неизвестен

— Итак, как нам известно, что Ворон был написан один раз, но во многих странах мира, его переводили разные писатели.

Затем Ирвинг цитировал строки Ворона на французском и испанском, даже на итальянском. Он знал эти языки, потому что ему приходилось жить в разных странах мира. Я знала о том, что его детство было кочевым. Он никогда не жил с родителями на одном и том же месте подолгу. Тут я заметила, что он очень быстро нашел себе друзей, но насколько знала особо близких отношений, у него ни с кем не было. Словно хамелеон он мог стать своим среди чужих. Я, как и остальные слушала его голос, не вслушиваясь в слова, и понимала, что сама персона Ирвинга занимательнее, чем стих поэта. Он пленял нас всех, и не удивительно, что я тонула в нем, и в том кем он являлся. Но для всех Ирвинг был не просто любимчиком, и отличником, он был душой компании. Неужели это, правда, что только мне он открывал все, что было у него в душе. Даже теперь Ирвинг редко улыбался мне. Всем остальным, пожалуйста — улыбнуться для кого-то другого у него прекрасно выходило. Стоило нам оказаться рядом, Ирвинг словно снимал улыбку, и его раздражение выходило наружу, обрушиваясь на меня. Как и страсть, негодование, злость. Я получала весь этот букет негатива, думая раньше о том, как я несчастна из-за этого. Но почему я раньше не подумала о том, что со мной он никогда не притворялся?

И все же я устала быть эдакой подушкой для его эмоций, которые он скрывал в себе. Если бы Ирвинг хотя бы со мной говорил, мне было бы легче. Но я жила на грани своих чувств, и того, что скоро они грозили прорваться. Как никогда я была близка к тому, чтобы порвать с ним все наши непонятные отношения. Конечно же, он должен был это чувствовать. Я хотела бы, чтобы он это чувствовал. Я просто устала ждать. И все изменилось, потому что однажды он пришел в мою комнату, и был нежен, был кем-то таким в кого легко влюбиться. Я хотела бы видеть того Ирвинга, быть с ним, и перестать быть тайной его страстью, с которой он не хочет быть рядом.

Я до того устала, что наконец решила порвать отношения с Лукасом, и не начинать их с другими. Мне хотелось нормальных отношений, но нужно дать отдохнуть своему сердцу и измотанному организму от Ирвинга.

Вечером я хотела поговорить и с тем и с другим. Лукас, меня мало заботил, я просто надеялась избавиться от его навязчивого, в последнее время, поведения. А вот разговор с Ирвингом меня пугал, больше чем я могла бы представить. Я была готова к тому, чтобы окончательно завязать с ним. Думаю, меня уже не остановит, даже если он вдруг скажет, что хочет быть со мной. Хотя нет, остановит, если Ирвинг такое скажет, это будет решением всех проблем. Но я не ожидала от него подобного поступка. Он не был готов. По непонятно какой причине он не будет готов еще долго. И я не смогу понять, пока он не будет со мной говорить на тему своего беспокойства. А говорить он не будет, потому что между нами по-прежнему проведена черта. Когда-то я думала, что люди, которые занимаются любовью, должны быть ближе всех на свете друг к другу, но не было в мире более далеких людей, чем я и Ирвинг. Мы чужаки, испытывающие влечение, и отгораживающиеся стеной молчания. Я для него чужая. Может дело в том, что наша страсть такая поглощающая? Она сжигает все и дает ему силы продолжать жить вот так. А я наоборот все время чувствовала, что из меня уходят силы, после каждого такого соития.