Время предательства - Луиза Пенни

На вершине холма появился человек и помахал им.

Жиль. У него был очень довольный вид.

– Вот она.

Жиль положил руку на грубую кору дерева. Они находились в лесу над деревней. Жиль принес снегоступы для всех, и теперь Тереза, Жером, Николь и Гамаш стояли рядом с ним, утонув в снегу всего на несколько дюймов.

– Разве она не великолепна?

Все запрокинули голову, и шапочка Жерома свалилась в снег.

– Это дерево – она? – переспросила Николь.

Жиль предпочел проигнорировать сарказм в ее голосе.

– Она, – подтвердил он.

– И думать не хочется, как он пришел к такому заключению, – сказала Николь, даже не понижая голоса.

Гамаш сурово посмотрел на нее.

– У нее высота не меньше трехсот футов. Белая сосна. Старая, – продолжал Жиль. – Не один век прожила на свете. В штате Нью-Йорк есть одна, которой, как говорят, почти пятьсот лет. Три сосны, что на деревенском лугу, видели первых лоялистов, бежавших сюда во время Американской революции. А эта… – он повернулся к дереву, прикоснулся носом и бородой к крапчатой коре, и его голос звучал тихо и мягко, – была, наверное, семечком, когда сюда прибыли первые европейцы.

Лесоруб повернулся к ним – на его носу и бороде остались кусочки коры.

– Вы знаете, как аборигены называли белую сосну?

– Этель? – предположила Николь.

– Дерево мира.

– Так что мы здесь делаем? – спросила Николь.

Жиль показал наверх, и они снова подняли голову. На сей раз шапочка упала с головы Гамаша. Он поднял ее и отряхнул о ногу, сбивая мягкий снег.

Там, в двадцати футах от земли, на дереве мира находился охотничий скрадок. Предназначенный для убийства. Скрадок был хилый и сгнивший, словно само дерево наказывало его.

Но он оставался на своем месте.

– Чем вам помочь? – спросил Гамаш.

– Помогите мне поднять туда тарелку, – ответил Жиль.

Гамаш побледнел.

– Я думаю, у нас есть решение этой проблемы, – заговорил Жером. – И вы, насколько я понимаю, не собираетесь выполнять монтажные работы.

Гамаш отрицательно покачал головой.

– Тогда я предлагаю вам с Терезой отойти в сторону и не мешать, – сказал Жером.

– Изгнанные в бистро, – сказал Гамаш, и на этот раз Тереза Брюнель улыбнулась.

Глава двадцать пятая

Перед Терезой Брюнель и старшим инспектором появились кружки с горячим сидром.

Клара, сидевшая с подругой у огня, помахала им, но, поблагодарив ее за вчерашний обед, полицейские уселись в относительном уединении перед эркерным окном. На стеклах нарос иней, но деревню все еще было хорошо видно, и они в неловком молчании минуту-другую смотрели, что происходит за окном. Тереза помешала сидр коричной палочкой, пригубила.

Вкус сидра отдавал Рождеством, катанием на коньках и долгими зимними вечерами в деревне. Они с Жеромом никогда не пили сидр в Монреале, и теперь она задумалась почему.

– Все будет хорошо, Арман? – спросила она наконец.

В ее голосе не слышалось ни слабости, ни страха. Он звучал сильно и четко. И с любопытством.

Гамаш тоже помешал сидр. Поднял голову, посмотрел на нее темно-карими глазами, и она в очередной раз удивилась их необыкновенному спокойствию. И чему-то еще. Тому, что она заметила в том заполненном студенческом амфитеатре много лет назад.

Даже с расстояния она видела доброту в его глазах. Свойство, которое кое-кто ошибочно принимал за слабость.

Но в его глазах была не только доброта. У Армана Гамаша сложилась репутация снайпера. Он смотрел и ждал, терпеливо прицеливался. Он почти никогда не стрелял, ни метафорически, ни в буквальном смысле. Но если стрелял, то почти всегда попадал в цель.

Однако десять лет назад он промахнулся. Попал в Арно, а не во Франкёра.

И теперь Франкёр собрал армию и планировал какую-то страшную бойню. Вопрос состоял в том, осталась ли у старшего инспектора пуля и попадет ли он в цель на этот раз.

– Oui, Тереза, – ответил Гамаш. Он улыбнулся, и вокруг его глаз собрались морщинки. – Все будет хорошо, и все, что ни будет, будет хорошо.

– Юлиана Норвичская, – сказала она, узнав слова.

Сквозь схваченное морозцем окно она видела, как Николь и Жиль несут оборудование вверх по склону и в лес. Суперинтендант Брюнель снова посмотрела на собеседника, отметила кобуру с пистолетом на его поясе. Арман Гамаш делал то, что считал необходимым. Но не прежде, чем необходимость наступала.

– Все будет хорошо, – повторила она и вернулась к чтению.

Гамаш передал ей документы о пятерняшках Уэлле, найденные им в национальном архиве. При этом он сказал Терезе, что ему что-то не дает покоя после просмотра фильмов предыдущим вечером.

– Интересно, что именно? – спросила Тереза. Она просмотрела компакт-диск сегодня утром на старом ноутбуке, привезенном Николь. – Эти несчастные девочки. Знаете, я ведь когда-то им завидовала. Каждая маленькая девочка хотела быть или принцессой Елизаветой, или одной из пятерняшек.

И они устроились поудобнее. Суперинтендант Брюнель – с документами о девочках, а старший инспектор Гамаш – с книгой доктора Бернара. Час спустя Тереза отложила досье.

– Ну? – спросил Гамаш, сняв очки.

– Здесь так и стараются выставить родителей в невыгодном свете, – сказала она.

– И здесь тоже, – кивнул Гамаш, положив большую руку на книгу. – Вас ничто не удивило?

– Откровенно говоря, удивило. Дом.

– Продолжайте.

По ее лицу он понял: ее беспокоит то же, что и его.

– Судя по документам, Исидор Уэлле вскоре после рождения пятерняшек продал семейную ферму правительству. Получил на сделке громадную прибыль.

– Фактически он получил плату за девочек, – сказал старший инспектор.

– Квебекское правительство взяло их под свое попечительство, и Уэлле могли жить беззаботной жизнью, не кормя те рты, которые все равно не могли прокормить. – Тереза с неудовольствием положила на стол картонную папку. – Они хотят создать у нас впечатление, будто Уэлле были такие бедные и невежественные, что не могли позаботиться о дочках и в любом случае не имели другого выхода, кроме как отдать дочерей на попечение властей.

Гамаш кивнул. В документах не говорилось, что в то время вовсю бушевала Великая депрессия, все семьи боролись за выживание. Экономический кризис, причиной которого никак не могли быть Уэлле. Но, судя по документам, они сами были виноваты в своем бедственном положении. А доброхотное правительство спасло не только родителей, но и их дочерей.

– Они оказывали Уэлле услугу, – сказал Гамаш. – Снимали груз обязанностей с их плеч. Мадам Уэлле родила не только пятерняшек, но и выход для них из депрессии. В книге доктора Бернара говорится о том же. Язык, конечно, приглажен. Никто не хотел выглядеть критиком родителей, но образ невежественного квебекского фермера в те времена продать было несложно.

– Однако правительство не заплатило ни гроша, – сказала Тереза. – Если судить по фильму. Это bénédiction paternelle[53] имело место, когда девочкам было почти по десять, а Уэлле все еще жили в своем старом доме. Они его не продали.

Гамаш постучал по картонной папке очками:

– Это ложь. Официальные документы сфабрикованы.

– Зачем?

– Чтобы придать пятерняшкам непрезентабельный вид, если они решат обратиться к общественности.

Неожиданно письма Исидора Уэлле предстали перед ним в ином свете. То, что выдавалось за попрошайничество, выманивание денег, попытку надавить на жалость, на самом деле оказалось констатацией факта.

Правительство похитило у супругов Уэлле их детей. А Уэлле хотели их вернуть. Да, они были бедны, о чем и писал Исидор, но все же могли дать девочкам то, что им необходимо.

Гамаш вспомнил старую ферму, вспомнил, как Исидор прикручивает коньки к обуви девочек, вспомнил измученную Мари-Ариетт, которая надевает девочкам шапочки.

Не просто какие-то шапочки. Каждой – свою. И все разные.

А потом в раздражении зашвыривает лишнюю куда-то за границы кадра.

Это привлекло внимание Гамаша. Жест озлобления затмил собою нежность предыдущих мгновений, когда она обращалась с девочками, как с любимыми чадами. Сама связала для них шапочки. Чтобы защитить от сурового мира.

– Извините меня.

Он встал и слегка поклонился Терезе, потом надел куртку и вышел в зимний день.

Тереза Брюнель следила из своего кресла, как он огибает деревенский луг, направляясь к гостинице Габри. А потом исчезает за дверью.

– Да, шеф, – сказала инспектор Лакост. – У меня.

Гамаш слышал, как она постукивает по клавишам. Он позвонил ей на сотовый и застал дома в этот воскресный день.

– Сейчас, мне нужна одна минутка.

Голос ее звучал приглушенно, и он представил, как она плечом прижимает трубку к уху, одновременно работая на ноутбуке. Пытается найти нужный файл.

– Не спеши, – сказал он и сел на кровать.

Он находился в гостиничном номере, который считал своим. И номер так и оставался за ним. Он его оплачивал и даже оставил тут несколько личных вещей.