Классная дама (СИ) - Брэйн Даниэль

— Почему вы сказали, что я скоро умру?

Глава двадцать пятая

Черта с два Розен мне что-нибудь скажет. Я бы молчала, растягивая губы в улыбке Джоконды: накося выкуси.

Я, не сводя с нее ласковый взгляд, поставила точку в журнале напротив ее фамилии и покосилась на класс. Часть девушек усердно скребла перьями, остальные закончили и смотрели на нас. Оценки у Розен были хорошие, с любым вопросом она могла справиться, ее молчание настораживало, и поэтому я негромко постучала ладонью по столу. 

— Кто закончил, пишет второе сочинение на ту же тему того же объема. За него вы получите еще одну оценку, — я обернулась к Розен: — Я жду, мадемуазель. Это была шутка, ведь так?

Я сменила гнев на милость, это работает: злой следователь, добрый следователь, злой начальник, добрый начальник…

— Нет, мадемуазель. Это не шутка, я знала, что она скоро умрет. У моей бабки было все то же самое. 

У меня появился шанс проверить версию Ягодина, хотя я и так не сомневалась, что он прав.

— От чего же она умерла, ваша бабка?

— Я была еще маленькой и не знаю, что за болезнь, но прежде с ней было все то же, что и с мадам. У нее отнимались руки, она кашляла, синела, язык заплетался. А когда она упала, вся синяя… — Розен перекосило от отвращения, то ли бабку она не любила, то ли зрелище было не то, какое приятно хранить в памяти.

Речь у нее была быстрая и ровная, с ошибками, но понять можно без затруднений. Я хмыкнула — единственный раз в жизни Розен основывалась на фактах, а все вокруг восприняли ее слова как очередной аттракцион. 

— Я могу идти, мадемуазель?

— Нет. А я? Почему вы предрекали смерть мне? Я не падаю, не синею, у меня работают руки и ноги. На голову, Розен, я тоже не жалуюсь, на вашу беду. Сколько вам остается до выпуска? — я посмотрела на нее оценивающе, прищурилась. — Пять с половиной месяцев. Пожалуй, мне стоит дополнить свои предложения министерству. Например, порекомендовать проводить врачебный осмотр. Помните, в Эстреланде королеве представили фрейлину с падучей? Ужасная история, фрейлина расшиблась сама и искалечила младенца-наследника, он не выжил… 

Козочка, тебе цены нет. Сколько еще таких происшествий ты знаешь? Софья польщенно зафыркала, я обескураживающе развела руками. Это заметили в классе, расценили как плохой ответ Розен, зашушукались.

— Тишина! — повысила голос я.

— Я здорова, — набычилась Розен. Я сочувственно улыбнулась.

— Это судить не мне, ваша страсть к предсказаниям мне не нравится. Я не назову ваш недуг, но уверяю, ни положение при дворе, ни место гувернантки он получить вам не позволит. Конечно, — продолжала я с сахарным состраданием, — остается брак или обитель, но если ваша болезнь станет известна… это даже не моя история…

— Змея, — прошипела Розен. — Это была просто шутка. Я пугала тебя.

— Угу, — неопределенно согласилась я, и произошло непредвиденное. Розен вскочила, чуть не опрокинув стул, и пулей вылетела из класса. Я со вздохом проводила ее и недрогнувшей рукой вывела за поведение единицу. Поставить ей балл ниже «хорошо» по предмету я все-таки постеснялась — владение языком у нее сносное, а вопросы мне ни к чему.

Розен я отчаянным росчерком записала в пассив, а предстояло куда более сложное — Алмазова. Она не избегала меня, но в отличие от той же Трубецкой начала сторониться. Бойкая среди одноклассниц, при каждой попытке заговорить с ней Алмазова краснела и мялась, и я не понимала, в чем дело, то ли ее напугали мои прошлые слежки, то ли науськал брат, а может, Трубецкая проговорилась, как я умею — ха-ха, если бы! — выводить на откровенность. 

— В детстве она была до жути приставучей, — стараясь отвлечь меня от неудачи с Розен, Софья добросовестно вспоминала все, что связано с этой девицей. — Воображает себя пророчицей, ну, это ты уже знаешь… Она глупа, ничего не видит дальше собственного носа и травит любую, кто перестает ее обожать. Думаю, она выйдет замуж за пьяницу, и он начнет ее поколачивать.

— Почему? — с любопытством спросила я, заглядывая в стоящие на столе тарелки. То ли мне показалось, то ли в суп плюхнули мясо?

— Такие как Ветлицкий умеют пускать пыль в глаза. Дурочки как Розен на это ведутся, — безапелляционно выдала Софья, я ухмыльнулась. Прислуга, расставляющая тарелки с мясным жарким — что творится в академии? — чуть не выронила все из рук, я махнула ей и пошла восвояси.

Еще одно безотлагательное дело, еще одна зацепка, возможно, пустышка, как Розен, да и Калинина, что таить. Но отработать версию, пусть она окажется неверна, необходимая оперативная задача.

Заглавная «М» и строчная «р», у которой палочка имела наклон больше, чем прочие буквы. Я была убеждена, что письмо Лопуховой — подделка, я была солидарна с Ветлицким: заговор — бабий, и лично я сгорела бы со стыда, обвини меня еще кто-нибудь в соучастии. Я не дочитала письмо до конца, но меня бы не удивило, что финал у него такой: «Убьем наследника, тогда заживем!». Ничего странного, что Ветлицкий посчитал мою роль в академии завершенной, а если он на «гнезде заговорщиков» еще и настаивал, немудрено, что кто-то из вышестоящих чинов навтыкал ему палки в колеса, едва увидел, как выглядит «след». Злоупотребление спиртным как следствие эпического провала на работе, но не как оправдание, боже, нет.

В учительской я достала журнал своего класса и устроилась за столом. Сравнивай не хочу, одна проблема, у моих малышек не все предметы, но вдруг повезет? Делая скучающий вид, я пролистывала классный журнал, не упуская ни малейшей детали. Проклятая каллиграфия — у всех поголовно одинаковый, без примет почерк. Так в моем мире писали младшие школьники, которым снижали оценку за палочку неверной длины. Здесь, как я смогла убедиться, я тоже могла копать бесконечно, но это не мадам Хрум и не старичок-математик, у них почерк без наклона и менее вычурный, потому что одна родилась за рубежом, другой там учился. Пришла Окольная, швырнула журнал на стол, собралась уже выйти, потом повернулась.

— Софья Ильинична. Та книга, она у вас?

Никогда нельзя быть ко всему готовой, но я похвалила себя — я не торопясь подняла голову, озадаченно сдвинула брови.

— Книга? Юлия Афанасьевна, я вас не понима…

— Верните, — перебила она, понизив голос до шепота. — Я знаю, она у вас. Все… забыто, допустим. Ничего не было. Но книга, она мне нужна.

Да зачем она тебе, расскажи-ка, хихикнула Софья. Ей весело, а вот мне не смешно. Это не Штаубе рылась в моем белье, и ведь как аккуратно, стерва, профессионально Окольная провела у меня…

Обыск.

Какая, к чертовой бабушке, немощная Яга, это полная сил Окольная. Снова накладка, снова я поспешила с выводами, но пускай, не критично то, что можно исправить. Козочка, вопросы потом.

— Если вы так уверены, что у меня что-то есть, так возьмите, — я безразлично пожала плечами. — Я помню книгу, которой вы били воспитанницу. Я положила ее, кажется, на подоконник, ее, может быть, кто-то взял, на ней, вероятно, осталась кровь. Вы так боитесь за свое место, Юлия Афанасьевна? Не тревожьтесь, не думаю, что эта мелочь, которая к тому же до сих пор в тайне, на что-то повлияет…

Окольная выскочила, хлопнув дверью. 

— …Всерьез. — Я откинулась на стуле, по-купечески сложила руки на груди, надула губы. — Логово змей. Тупых змей, козочка, вот что досадно. Трудно понять логику непрофессионала, а хитрый профессионал не поехал бы в приют… Ветлицкий набирает в филеры конченых бездарей.

— Какой приют? — перепуганно взвизгнула Софья, видимо, посчитав, что у меня в конце концов поехала крыша, и про Ветлицкого будто и не услышала. — Какой приют?..

Я встала, засунула журнал в шкаф и вышла. Софья имела право все знать, но история кинематографа длинная, затянется, а мне лень, и я пообещала — после, когда-нибудь, сейчас — Алмазова. Час прогулки, самое время.

Мои подопечные уже собрались, ждали только меня, и я повела их на площадку. Там уже играли в снежки младшие девочки и царствовала Яга, я, вспомнив, как Алмазова на нее смотрела, насторожилась, но к сожалению или к счастью, малышку больше Яга не пугала. Я жестом подозвала Алмазову.