Проза о стихах - Е Эткинд

__ _/_ __

__ _/_ __ _/_ __ _/_ __ __ _/_ __

Нет, метрической закономерности здесь не установишь. Ее нет. Однако напишем эту же последнюю строфу без разбивки на строки, как прозу,- исчезнет ли стих?

"Если б я был рабом твоим последним, сидел бы я в подземелье

и видел бы раз в год или два года золотой узор твоих сандалий,

когда ты случайно мимо темниц проходишь, и стал бы счастливей

всех живущих в Египте".

Стих не исчез. Его поддерживает еще одна ритмическая закономерность, которую мы первоначально проглядели: все строки имеют женское окончание. Стих бы исчез, если бы мы сняли этот ритм и так преобразовали кузминскую строфу:

"Если б я был твоим последним рабом, сидел бы я в подземелье

и видел бы раз или два раза в год золотой узор твоих сандалий,

когда ты случайно проходишь мимо темниц..."

Вернемся к нашей лестнице. В стихотворении М.Кузмина мы видим ритм на уровне следующих ступеней: 10-й (строфы), 9-й (синтаксис), 5-й (концевые паузы), 2-й (концевые ударения). А для того чтобы восполнить отсутствие самого главного, то есть метрического ритма (ступень 1), резко усилены ритмы 10-й и 9-й ступеней.

У Кузмина ритмическая организация стиха противоположна той, которую мы видим у Маяковского. У Маяковского усилены ступени 1 и 3. У Кузмина ступени 10, 9 и 2. Те ступени, которые так энергично подчеркнуты у Маяковского, у Кузмина отсутствуют. Ступени, на которых строится ритм Кузмина, Маяковский игнорирует.

Направление Кузмина ведет к современному свободному стиху, верлибру стиху, который лишен метрической основы ритма.

Вот один из примеров верлибра. Евгений Винокуров включил в сборник "Музыка" (1964) стихотворение под заглавием "Моими глазами":

Я весь умру. Всерьез и бесповоротно.

Я умру действительно.

Я не перейду в травы, в цветы,

в жучков. От меня ничего

не останется. Я не буду участвовать

в круговороте природы.

Зачем обольщаться? Прах,

оставшийся после меня,- это не я.

Лгут все поэты! Надо быть

беспощадным. "Ничто" - вот что

будет лежать под холмиком

на Ваганькове.

Ты придешь, опираясь на зонтик,

ты постоишь над холмиком,

под которым лежит "Ничто",

потом вытрешь слезу...

Но мальчик, прочитавший

мое стихотворенье,

взглянет на мир

моими глазами.

Конечно, никакого метрического ритма здесь нет. Единственное, что здесь усилено по сравнению с классическим стихом, это, как ни странно, концевые паузы. Дело в том, что в регулярных стихах ими даже можно иногда при чтении пренебречь - они, эти паузы, будут стоять за себя вопреки синтаксическим переносам; их поддержат рифмы, равновеликость строк, чередование мужских и женских окончаний - вся структура стихотворения, как в пушкинском "Медном всаднике":

О чем же думал он? о том,

Что был он беден, что трудом

Он должен был себе доставить

И независимость и честь;

Что мог бы Бог ему прибавить

Ума и денег...

Как бы мы ни сглаживали паузы в конце строк, как бы ни превращали эти стихи в прозу ("...что трудом он должен был себе доставить и независимость и честь, что мог бы Бог ему прибавить ума и денег..."), стихи удержатся.

А в стихотворении Винокурова - не удержатся. Напишем в строку: "От меня ничего не останется. Я не буду участвовать в круговороте природы",- и стих пропадает начисто. Вот почему пауза усиливается:

От меня ничего //

не останется.

...Надо быть //

беспощадным. "Ничто" - вот что //

будет лежать...

Значит, здесь на первый план выступает графика - то, как текст разбит на строки, как он напечатан. Разбивка только кажется произвольной; на самом деле она предельно повышает выразительность отдельных слов, их трагическую иронию:

Я не перейду в травы, в цветы, //

в жучков.

Мысленно вытянем эти слова в один стих, и сразу станет ясно, насколько поблекнет их выразительность,- они уравняются, утратят насмешливую горечь.

В стихотворении есть отдельные ритмизованные места. Это - начало, первые слова: "Я весь умру". Конец - последние четыре стиха. И строка, в которой размышление уступает место рассказу: "Ты придешь, опираясь на зонтик",- трехстопный анапест. Почему так? Присмотримся.

Стихотворение Винокурова начинается с возражения поэтам-предшественникам. Первые слова - спор с Пушкиным: "Нет, весь я не умру..." Впрочем, и Пушкин, создавая начало своего "Памятника", может быть, помнил слова, произнесенные им же в 1825 году от имени Шенье: "Я скоро весь умру. Но, тень мою любя, / Храните рукопись, о други, для себя!" ("Андрей Шенье", 1825). Винокуров противопоставляет знаменитой формуле Пушкина свою: "Я весь умру". Как и у Пушкина, здесь - ямб. Но именно потому, что это не развитие Пушкина, а полемика с ним, продолжение совсем другое, во всех отношениях другое, даже ритм сокрушен вторгающейся в стих прозой.

У Пушкина:

Нет, весь я не умру.

Душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит...

У Винокурова:

Я весь умру. Всерьез и бесповоротно.

Я умру действительно.

Дальше полемика продолжается - уже не с Пушкиным, а с другими поэтами. Может быть, с Н.Заболоцким. Вспомним у Заболоцкого:

Как всё меняется! Что было раньше птицей,

Теперь лежит написанной страницей;

Мысль некогда была простым цветком,

Поэма шествовала медленным быком;

А то, что было мною, то, быть может,

Опять растет и мир растений множит.

("Метаморфозы", 1937)

Или в другом стихотворении Заболоцкого после строк:

Пускай мой бедный прах покроют эти воды,

Пусть приютит меня зеленый этот лес,

читаем следующие строфы:

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов

Себя я в этом мире обнаружу.

Многовековый дуб мою живую душу

Корнями обовьет, печален и суров.

В его больших листах я дам приют уму,

Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,

Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли

И ты причастен был к сознанью моему.

Над головой твоей, далекий правнук мой,

Я в небе пролечу, как медленная птица,

Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,

Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.

Нет в мире ничего прекрасней бытия.

Безмолвный мрак могил - томление пустое.

Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:

Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.

("Завещание", 1947)

Мир Заболоцкого - трагический, но проникнутый высшей гармонией, красотой целесообразности и совершенства. Вот откуда уравновешенность его шестистопных ямбов, связанных между собой звучными опоясывающими рифмами, распадающихся на симметричные полустишия, глубокая ритмичность, поддержанная цезурами, архитектурой сложных и музыкальных строф, гармония глубоких синтаксических повторов:

Пускай мой бедный прах покроют эти воды,

Пусть приютит меня зеленый этот лес.

В этом мире нет уродства, нет и прозы. В нем все возвышенно, поэтично. Бессмертие и гармония - это поэзия.

Винокуровская смерть уродлива и прозаична, как прозаичны слова "всерьез и бесповоротно", слово "действительно", слова "я не буду участвовать...", "зачем обольщаться?.." Винокуров грубо утверждает: "Лгут все поэты!" Его не пугает уродство звучаний в строке "Ничто" - вот что...". Он и дальше продолжает свой спор. Может быть, написав ироническую строку "Ты придешь, опираясь на зонтик...", он вспомнил ту поэтическую красивость, которой проникнута романтическая элегия Пушкина-Ленского:

Забудет мир меня; но ты

Придешь ли, дева красоты,

Слезу пролить над ранней урной

И думать: он меня любил,

Он мне единой посвятил

Рассвет печальный жизни бурной!..

("Евгений Онегин", VI, 22)

Этой возвышенной картине противостоит страшная своей обыденностью сценка, нарисованная Винокуровым:

Ты придешь, опираясь на зонтик,

ты постоишь над холмиком,

под которым лежит "Ничто",

потом вытрешь слезу...

Но в споре, который Винокуров ведет с поэтами, утверждающими бессмертие, побеждает не он, или, точнее, побеждает другая точка зрения, которую он, казалось бы, отвергал. Все ж таки бессмертие существует, несмотря на бесповоротность физической смерти,- о нем говорится в конце стихотворения самыми простыми словами, с той же прозаичностью и серьезной сдержанностью:

Но мальчик, прочитавший

мое стихотворенье,

взглянет на мир

моими глазами.

Единственное, что поэтически возвышает эти строки над всеми прежними, это их еле уловимая метричность: две строки ямба, строка дактиля, строка амфибрахия.

Свободный стих Винокурова приобретает, таким образом, большое содержание. Он является как бы антиритмическим началом, на фоне которого даже слабые тени ритма получают выразительность. Неритм становится элементом общей ритмической композиции. Неритм оказывается своеобразной формой ритма.

Верлибр разнообразен. Его ритмические закономерности - за пределами нашей лестницы. Индийский поэт и мудрец Рабиндранат Тагор сказал однажды: "Ритм не есть простое соединение слов согласно определенному метру; ритмичными могут быть то или иное согласование идей, музыка мыслей, подчиненная тонким правилам их распределения".*