Архив еврейской истории. Том 12 - Коллектив авторов

Зунделевич в Петропавловской крепости. Его свидание с Г. Д. Гольденбергом

Первоначально Зунделевичу не угрожало никакого особенно сурового наказания. Дознание в основном интересовалось делами давними – его ролью в Виленском революционном кружке[566]. Этому были посвящены и показания самого Зунделевича от 4 марта 1880 года. Он не признавал существования самого кружка, говорил о том, что не знал о запрещении «Отщепенцев» Соколова и брошюры Лаврова о «пугачевщине», утверждал, будто эти книги брались у него без спроса и т. п.[567] На допросе от 19 марта 1880 года Зунделевич «не признал себя виновным в принятии участия в заговоре или сообществе, имевшем целью ниспровергнуть существующий государственный и общественный строй»[568]. Видимо, он, понимая, что серьезных улик против него нет, надеялся получить административную ссылку и, отбыв ее или сбежав, вернуться к революционной деятельности.

Родителям его уже к 5 ноября сообщили об аресте сына[569]. Между ними началась переписка, из которой со стороны Зунделевича сохранилось два письма, задержанных III отделением. В письме от 23 января 1880 года он, в частности, писал:

Вы меня упрекаете за мое прошлое. Это для меня не неожиданно и совершенно понятно. Иначе и быть не может. Я знаю, что вам несравненно хуже, чем мне. На себе гораздо легче испытывать какую угодно невзгоду, чем видеть в несчастье близкого, дорогого человека. И как мне больно сознавать, что я делаю вас несчастными!.. Но что делать? Ведь тут приходится иметь дело с совершившимся фактом. Переделать его невозможно.

Зунделевич продолжает:

Единственное средство облегчить себе случившийся факт, это мириться с ним как-нибудь, мои милые и дорогие родители. Перенесите мужественно постигшее вас горе. Развлекайтесь, ищите отрады и утешения в окружающих вас детях. Сознание, что вы не безутешны, послужит мне большим облегчением. Вам больно, что я делил когда-то с вами ваше горе, но не могу теперь делить ваше лучшее положение [имеется в виду достигнутый материальный достаток. – Г. К.]. Я не жалею о первом, так как оно меня научило понимать чужое горе, а это, во всяком случае, не недостаток. Что касается второго, то мне действительно жаль, что я не с вами, но не потому, что не пользуюсь вашими лучшими обстоятельствами, а потому, что не могу сделать их еще лучше[570].

Зунделевич живо интересуется своим выросшими за годы разлуки братьями и сестрами, дает им разные практические советы и уговаривает мать пока что не ездить к нему в Петербург на свидание, поскольку и выслать ее могут, и изъясняться надо будет по-русски, а в результате они поймут «друг друга с пятое на десятое». Он также просит не присылать ему денег, поскольку у него есть свои средства, да и потребности скромные[571].

Письмо от 20 мая 1880 года написано уже в другой обстановке – когда над Зунделевичем в связи с откровенными показаниями Гольденберга (о чем чуть ниже) нависла угроза смертной казни. И он пишет родителям:

Мое дело приняло недавно новое направление, направление совершенно верное и разумное. В юридическом отношении оно, может быть, хуже теперь, но зато в нравственном для меня гораздо лучше. Теперь конец всем недоразумениям, хитростям и изворачиваниям. Я этому очень рад. У меня как бы гора с плеч. Я ни разу в течение моего шестимесячного заключения не чувствовал себя так легко, как теперь, да и не помню, когда бы на воле я был в таком безмятежно спокойном нравственном состоянии[572].

Зунделевич, однако, вынужден признаться, что в физическом отношении его «эти шесть месяцев заключения страшно изнурили»: «Я себя считал и был, кажется, действительно человеком очень выносливым. А между тем выношу заключение довольно туго». Но при этом он находит место и для мягкой иронии: «Кланяюсь и целую всех братьев и сестер. Забавно бывает, что при допросах никогда не могу ответить на вопрос, сколько у меня братьев и сестер [некоторые из них родились после бегства Зунделевича из Вильно в июле 1875 года. – Г. К.]. В самом деле, сколько?»[573]

О деле Гольденберга стоит сказать подробнее. Григорий Гольденберг был арестован 14 ноября 1879 года на железнодорожной станции города Елисаветграда Херсонской губернии из-за подозрительно тяжелого чемодана (заполненного динамитом). При аресте пытался оказать вооруженное сопротивление. 27 ноября переведен в Одесскую тюрьму, где, отказываясь давать показания, сообщил множество ценных для полиции сведений подсаженному в соседнюю камеру Курицыну. Затем признался в убийстве Д. Н. Кропоткина, но никого при этом не выдал.

Вслед за этим за психологическую обработку Гольденберга принялся товарищ прокурора Одесского окружного суда А. Ф. Добржинский. Гольденберг был человеком неумным, наивным, доверчивым, импульсивным, сентиментальным, легко внушаемым и подпадающим под чужое влияние, и вдобавок до крайности самолюбивым и честолюбивым. По своим взглядам он был не столько народовольцем, сколько «либералом с бомбой», и его вполне устроила бы даже самая умеренная конституция, относительная свобода слова, отсутствие смертных казней и уменьшение репрессий.

Хороший психолог Добржинский, изучив Гольденберга, стал ему настойчиво доказывать, что борьба «Народной воли» не имеет перспективы, ее дальнейшая деятельность приведет только к казням народовольцев и ужесточению политического режима, в то время как его откровенные показания будут способствовать спасению возможных террористов от смертной казни, прекращению взаимного насилия, последующей амнистии и либеральным реформам, а сам Гольденберг станет творцом истории – как человек, благодаря которому произойдут столь великие и благотворные перемены.

После пяти недель таких «задушевных» бесед Гольденберг согласился дать требуемые показания, и сделал это в три приема – 9 марта, 6 апреля и 6-10 мая 1880 года. Последние показания Гольденберг давал уже в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, куда его привезли из Одессы 13 апреля. Для того чтобы польстить Гольденбергу и удовлетворить его самолюбие, 19 апреля его в камере посетил второй по значению человек в империи – граф М. Т. Лорис-Меликов, с 14 февраля возглавлявший созданную накануне Верховную распорядительную комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия, которой стали подчиняться и силовые структуры. Лорис-Меликов, как известно, действительно был сторонником некоторой либерализации режима, и общение с ним укрепило желание Гольденберга помочь правительству[574].

Давая показания, Гольденберг воображал себя полководцем, спасающим свою армию от истребления с помощью капитуляции[575]. Среди прочего Гольденберг рассказал о поддержке Зунделевичем идеи цареубийства на совещаниях в марте 1879 года и о его членстве в «Земле и воле», липецком