Архив еврейской истории. Том 12 - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отношение Зунделевича к России
Кравчинский в «Андрее Кожухове» вкладывает в уста Давида Стерна целую речь, в которой ярко прослеживается его еврейский патриотизм и явная нелюбовь к России в целом, но при этом высказывается горячая симпатия к одной из частей этой же России – русской революционной интеллигенции. Приведем отрывок из этой речи:
Мы, евреи, любим свой народ, это все, что у нас осталось на земле; по крайней мере, я люблю его глубоко и горячо. За что же мне любить ваших крестьян, когда они ненавидят мой народ и варварски поступают с ним? <…> Я могу жалеть ваших крестьян за их страдания, все равно как бы жалел абиссинских или малайских рабов или вообще всякое угнетенное существо, но они не близки моему сердцу, и я не могу разделять ваших мечтаний и нелепого преклонения перед народом. Что же касается так называемого общества высших классов – что, кроме презрения, могут внушить эти поголовные трусы? Нет, в вашей России нечем дорожить. Но я знаю революционеров и люблю их даже больше, чем мой собственный народ. Я присоединился к ним, люблю их, как братьев, и это единственная связь, соединяющая меня с вашей страной. Как только мы покончим с царским деспотизмом, я уеду навсегда и поселюсь где-нибудь в Германии[555].
Насколько эти слова соответствуют взглядам Зунделевича конца 1870-х годов? Неприятие идеализации крестьян, презрение к высшим классам, любовь к русской революционной интеллигенции того времени – все это бесспорная правда. А насчет остального? Дейч в нескольких своих мемуарах категорически заявлял, что никакого специфического еврейского патриотизма у Зунделевича не было[556]. Хотя, безусловно, не подлежит сомнению, что он никогда не забывал о своем еврействе. А Россия в целом? Каково было его отношение к ней?
В письме Зунделевича к товарищам от 1 ноября 1880 года, посланном из тюрьмы вскоре после процесса 16-ти, есть строки, почти дословно повторяющие сказанное Стерном:
Я бы ни одного дня не оставался в России, даже в легальном состоянии. В тюрьме я успел влюбиться в Америку, и она для меня теперь то, чем была раньше Германия. К России, как знаете, у меня никогда нежных симпатий не было. Оставался я здесь только из чувства обязанности к пострадавшим товарищам. Теперь мои обязанности кончены, так как я сам пострадавший[557].
Данное письмо во многом написано в ернически-иронической манере, и поэтому не факт, что Зунделевич на самом деле думал именно так, как писал. Но это означает, что мысли подобного рода он мог высказывать и раньше, и они действительно приходили ему в голову. К тому же после отбытия каторги в Нижне-Карийской (1882–1890 и 1892–1898) и Акатуйской (1890–1892) тюрьмах Забайкальской области и пребывания на поселении в Чите (1898–1906) Зунделевич лишь меньше года прожил в России, в Петербурге, и в 1907 году уехал в Лондон, где и проживал до конца жизни.
Однако уже в Англии Зунделевич, как показывают сохранившиеся от него документы и свидетельство близко знавшего его журналиста С. И. Рапопорта, проявлял себя как патриот (в лучшем смысле этого слова) России, страстно любивший эту страну и болевший за нее душой[558]. После Февральской революции он рвался в Россию, был готов прилететь туда хоть на аэроплане, хотел повидать всех старых друзей и съездить даже в Читу, к которой привязался[559]. Но по разным причинам поездка задерживалась, а после прихода к власти большевиков стала для Зунделевича невозможна[560].
Арест 27 октября 1879 года в Петербурге
Будучи человеком очень основательным и к любому делу подходящим во всеоружии знания, Зунделевич еще с начала августа 1879 года начал – под именем потомственного почетного гражданина Д. М. Брафмана – посещать Публичную библиотеку в Петербурге, чтобы обстоятельно изучить литературу о централизованных заговорщических организациях[561]. Между тем 25 октября 1879 года у дверей подъезда, где располагалась библиотека, швейцар В. А. Ермаков нашел объявление об издании газеты «Черный передел». На следующий день Ермаков передал эту бумагу заведующему хозяйственной частью библиотеки Ф. И. Плетневу, а тот – директору библиотеки товарищу министра народного просвещения И. Д. Делянову (будущему министру этого ведомства).
Делянов дал поручение своим служащим присматриваться к тем из читателей, кто кажется подозрительным, чтобы выявить подбросившего объявление. И 27 октября один из сотрудников библиотеки – С. С. Носков – почему-то (может быть, из-за еврейского происхождения) заподозрил в этом именно Зунделевича. Он решил обыскать его пальто и увидел, что там из кармана торчат какие-то печатные издания. Вытащив их, Носков обнаружил, что это пять экземпляров первого номера «Народной воли», вышедшего 1 октября 1879 года. В библиотеку был немедленно приглашен помощник пристава 2-го участка Спасской полицейской части Абрамовский, который тут же приступил к расследованию.
Зунделевича попросили из читального зала пройти в особую комнату, где Абрамовский в присутствии Плетнева и Носкова стал его допрашивать. На вопрос, откуда у него «Народная воля», Зунделевич ответил: «Да уж достаю». Абрамовский спросил: «Стало быть, вы революционер?», на что последовал ответ: «Да, революционер». Абрамовский предложил Зунделевичу вынуть из карманов своего сюртука все содержимое, на что тот сказал: «Не бойтесь, я в вас стрелять не буду», и выполнил эту просьбу. В сюртуке среди прочего оказался еще один экземпляр «Народной воли», некая «Программа общества для содействия революционному движению в России» и несколько написанных Зунделевичем листов с «тезисами революционного содержания». Он также заявил, что не имел никакого отношения к появлению около подъезда вышеуказанного объявления[562].
Зунделевич был арестован, помещен в Спасскую часть и 29 октября 1879 года допрошен уже представителями III Отделения. На этом допросе он сообщил свои подлинные имя и фамилию, дал сведения о себе и своих родных, но отказался назвать лиц, от которых получил нелегальные издания[563]. 6 ноября 1879 года Зунделевича перевели в Трубецкой бастион Петропавловской крепости[564].
Зунделевич, осторожнейший и осмотрительнейший человек, провалился благодаря нелепой самоуверенности – ведь даже при внезапно возникшем подозрении со стороны ретивого библиотечного служащего его не задержали бы, если бы он не носил в кармане своего пальто целых пять экземпляров газеты «Народная воля»! Сам Зунделевич в письме к товарищам от 1 ноября 1880 года с обычной своей откровенностью напишет: «Я, правду сказать, все время чувствовал
