Том 12. Лорд Дройтвич и другие - Пэлем Вудхауз

— Ну, что еще?

— Это же остроумнейшая сентенция во всей пьесе!

— Сен — что?

— Сентенция. Лучшая в пьесе.

— Публика, — мистер Гобл сбил пепел с сигары, — никаких сентенций не желает. Публика их не любит. Я в шоу-бизнесе пятнадцать лет, и я вам это говорю! От сентенций ей худо. Ладно, поехали.

Мистер Пилкингтон взволнованно трепетал. Это было его первое столкновение с Гоблом в качестве режиссера. Обычно на ранних стадиях тот предоставлял репетировать субъекту, который для того и существовал, чтобы «размять» материал. После этого Гобл являлся лично и перекраивал большую часть его работы — выбрасывал какие-то куски, учил актеров, как произносить реплики, в общем, развлекался от всей души. Ставить спектакли он очень любил, мало того, он считал, что у него огромный талант, и уговаривать его было бесполезно, даже и пытаться не стоило. Несогласных он убивал презрительным взглядом восточного деспота.

Ничего этого Пилкингтон пока еще не знал.

— Однако, мистер Гобл!.. Властелин раздраженно обернулся.

— Ну, что еще? Что еще? Не видите, я занят?

— Но эта сентенция…

— Выброшена!

— Но…

— Вы-бро-ше-на!

— Да ведь, — чуть ли не плача запротестовал мистер Пил-кигтон, — и у меня есть голос…

— Разумеется, голос есть, — согласился мистер Гобл, — вот и пользуйтесь где угодно, только не в моем театре. Сколько угодно пользуйтесь! Ступайте за угол и поговорите сами с собой. Спойте что-нибудь в ванной! Но не являйтесь с этим своим голосом сюда, тут только я говорю! Этот тип меня просто утомляет! — пожаловался он Уолли, когда Пилкингтон удалился с видом огорченного питона. — Ни черта не смыслит в шоу-бизнесе и вечно суется с какими-то дурацкими предложениями. Должен радоваться, что его первую пьесу ставят, а не учить меня режиссуре. — Он властно хлопнул в ладоши. Помреж наклонился над рампой. — Что сказал вон тот? Да, этот, лорд Финчли. А ну-ка, еще раз! Джентльмен, игравший роль лорда Финчли, английский характерный актер, имевший успех в Лондоне, раздосадованно вскинул брови. Как и Пилкингтон, он никогда еще не сталкивался с Гоблом-режиссером, и, привыкнув к обходительным манерам своей родной страны, столкновение это находил весьма тягостным. Особенно его огорчило, что выбросили фразу об арбузе, это была единственная стоящая реплика. Любая реплика, которую выкидывают из роли, становится единственной

— Слова про Омара Хайяма? — подавляя раздражение, осведомился он.

— Вот-вот! Так мне и показалось… Это неправильно! Говорить надо «Омар Хайямский»

— По-моему, стоит уточнить. Хайям —… э… общепринятая версия, — возразил исполнитель роли лорда Финчли, шепотом добавив: «Ну и осел!»

— Сказано, Омар Хайямский! — рявкнул Гобл. — Кто, по-вашему, главный в этом шоу?

— Ну, как желаете.

Гобл повернулся к Уолли.

— Актеришки эти… — начал он, но тут у его локтя снова появился Пилкингтон.

— Мистер Гобл! Мистер Гобл!

— Ну, что теперь!

— Омар Хайям персидский поэт. Это его фамилия, Хайям.

— А я вот слышу не так! — упрямо возразил мистер Гобл. — А ты? — повернулся он к Уолли. — Я считаю, он родился в Хайяме,

— Возможно, ты и прав, — откликнулся Уолли. — Тогда ошибаются все остальные, и уже много лет. Обычно считается, что этого джентльмена называют Омар Хайям. Так сказать, О. Хайям. Родился в 1050 году н. э., учился в Багдадском университете. Представлял Персию на Олимпийских играх 1072 года, стал чемпионом в прыжках сидя и в гонках с яйцом на ложке. В Багдаде Хайямы были хорошо известны, и поднялся большой шум, когда юный Омар, любимый сынок миссис Хайям, стал пить и кропать стишки. Предполагалось, что он войдет в дело своего папы.

На Гобла эта речь произвела впечатление. Он уважал мнение Уолли, потому что Уолли написал «Вслед за девушкой», а каким сногсшибательным успехом пользуется эта комедия! И он снова остановил репетицию.

— Значит, повторите про Хайяма, — перебил он лорда Финчли на середине фразы.

Актер прошипел от всей души хорошее английское ругательство. Вчера он засиделся допоздна, а потому, несмотря на прекрасную погоду, тоже был не в настроении.

— Вот у Омара Хайяма…

— Выбросьте этого Омара! — распорядился мистер Гобл. — Монолог и без того затянут.

И, виртуозно расправившись с щекотливым пунктом, откинулся в кресле, откусив кончик новой сигары.

После этого репетиция несколько минут катилась гладко. Если Гобл и не получал особого удовольствия от пьесы, то критическими замечаниями делился только с Уолли. Ему он время от времени поверял, какие мучения доставляет «Роза Америки».

— И как я вообще согласился ставить такое барахло, прямо в толк не возьму! — ворчал мистер Гобл.

— Возможно, ты разглядел хорошую идею, — предположил Уолли. — И знаешь, она есть. Если ее обработать, пьеса может иметь успех.

— А как бы ты, например, это переделал?

— Да так, знаешь, эдак… — осторожно бросил Уолли. Прошли те молодые годы, когда он, неоперившийся юнец, опрометчиво выбалтывал свои выдумки, а потом обнаруживалось, что их с благодарностью приняли и осуществили, посчитав дружеским подарком. Его симпатии к Гоблу не простирались так далеко, чтобы подарить ему свои замыслы. — Явлюсь в любое время, как только захочешь, чтобы я переделал для тебя шоу. Процента полтора с прибылей мне, думаю, хватит.

Изобразив на лице крайнюю степень изумления и ужаса, Гобл повернулся к нему.

— Полтора процента? За переделку такого вот шоу? Ха! Да тут и делать-то почти нечего! Уже все есть.

— Но ты сам только что сказал — барахло.

— Ну, я просто подразумевал, что вещица не нравится мне лично. А публика скушает за милую душу. Поверь мне, время для возрождения комической оперы почти созрело!

— Ну, эту придется гальванизировать. Без техники не обойтись.

— Этот долговязый болван… ну, Пилкингтон… он же ни за что не потерпит, чтобы я платил тебе полтора процента.

— А мне казалось, ты тут всем распоряжаешься.

— Деньги вложил он.

— Что ж, если он желает вернуть хоть частичку, ему все равно придется кого-то звать. Не хочешь, можешь не нанимать меня. Но я уверен, что сделаю из этой штуки конфетку, фортель-другой, и пожалуйста!

— Что именно? — небрежно полюбопытствовал мистер Гобл.

— Да так… подброшу штришки, остроты всякие… Ну, ты сам знаешь. Вот и все, что требуется.

Сбитый с толку Гобл грыз сигару.

— Думаешь? — наконец произнес он.

— Ну, и еще, может, вдохну кое-где что-нибудь такое… неуловимое… — прибавил Уолли.

Перебросив сигару в другой угол рта, мистер Гобл пошел в новую атаку:

— Ты не раз делал для меня работу. И хорошую!

— Рад, что тебе понравилось.

— Ты добрый малый. Мне нравится, когда ты работаешь со мной. Я вот тут подумывал, а не заказать ли тебе осенью новое шоу. Сюжет потрясный. Французский фарс. Уже два года идет в Париже. Но как же я могу, если тебе прямо весь шар земной в уплату подавай?

— Шар земной никогда не помешает.

— Слушай, если перекроишь этот спектакль за полпроцента, закажу и то, другое.

— Выговаривай слова разборчивее. А то мне послышалось, будто ты произнес «полпроцента». На самом деле, конечно, ты сказал «полтора».

— Если не согласишься на полпроцента, другого шоу не получишь.

— Ну и ладно, — хмыкнул Уолли. — В Нью-Йорке менеджеров хватит. Разве сам не видел? Так и шмыгают по городу. Богатые, предприимчивые… и все меня любят, как сына родного.

— Ну, пусть будет один. Я постараюсь уладить дело с Пилкингтоном.

— Полтора…

— О, черт побери! Ладно, твоя взяла, — угрюмо уступил Гобл. — Какой толк спорить по мелочам? Соломинку, понимаешь, расщеплять!

— Забытый спорт былых времен, «расщепление соломинки». Ладно, нацарапай строчку-другую и подпишись четко, полным именем. Буду хранить бумажку у сердца. А сейчас мне пора бежать. У меня свидание. До скорого. Рад, что все уладилось, все счастливы.

Несколько минут после его ухода мистер Гобл сидел, ссутулясь, и мрачно попыхивал сигарой. От солнечного настроения и следа не осталось. Обитая в узком мирке подхалимов, он злился на то, что Уолли обращается с ним небрежно, а то и высокомерно. Да, жаль, что приходится нанимать для переделки именно его. Казалось бы, зачем? Нью-Йорк кишел либреттистами, которые сделали бы работу не хуже и за половину этой суммы, но, как и большинство менеджеров, мыслил Гобл на уровне овцы. Мюзикл «Вслед за девушкой» имел оглушительный успех, пьесу написал Уолли, значит, никто, кроме него, не перекроит «Розу Америки». Это представлялось мистеру Гоблу неотвратимым, как судьба. Ему только и оставалось мысленно побурчать, что кое у кого — раздутое самомнение. Больше ничего он сделать не мог. Побурчав про самомнение, но не почувствовав себя лучше, мистер Гобл сосредоточился на сцене. Добрая порция действия уже прошла, пока они разговаривали, и теперь в новом эпизоде снова появился злосчастный Финчли. Мистер Гобл воззрился на него. Он ему не нравился, особенно — манерой речи.