Кондотьер - Макс Мах

В «Iš pragaro» она бывала и прежде. Не часто, но достаточно, чтобы запомнить и составить о «склепе» собственное мнение. Хорошее место. Уютное, стильное, немного шумное и бестолковое, но в этом есть своя прелесть. Много людей, лиц и рук, разговоры, смех, музыка и алкоголь.

Натали устроилась за крошечным столиком в тени полуколонны, поддерживающей подпружную арку высокого сводчатого потолка. Место удобное и спокойное. Сидишь как будто со всеми вместе, но в то же время несколько в стороне. Видишь почти весь зал и, разумеется, сцену, но при этом сам почти невидим, окутанный нарочитой полумглой. Козырное, одним словом, место. Только для своих.

— Ваш заказ! — половые в «Iš pragaro» все как на подбор: молодые, высокие, аккуратные и сдержанно вежливые.

— Спасибо! — Натали заглянула парню в глаза, но ничего кроме выражения доброжелательного интереса там не нашла.

«Придется обождать!»

Натали, собственно, и не предполагала, что Гут появится так быстро, сразу и со всеми подарками. Однако «надежда умирает последней», не правда ли?

«Святая правда!» — она отпила из стакана и закурила, поглядывая то на сцену, то по сторонам. Головой не крутила, следила глазами, прикрывшись, как вуалью, затемненными стеклами очков. За сегодняшний день она в третий раз изменила внешность. Оно и понятно, одна и та же женщина никак не могла и Гута в Старицком яре найти, и Зосиму в Немецкой слободе навестить. Но на такой случай имелась у Натали сказочная явка в Дуброве — ателье по пошиву театральных и исторических костюмов госпожи Суровцевой. У Екатерины Павловны и передохнуть можно было, попить, скажем, чаю в задней комнате, просохнуть после дождя или просто отдышаться, и переодеться, меняя внешность и обзаводясь подходящими аксессуарами. Однако в «Iš pragaro» Натали пошла в своей собственной одежде. В том самом наряде цветов осени от Карлотты Бьяджи, в котором неделю назад ходила с Генрихом на прием к Ростовцевым.

«Как бы снова стрелять не пришлось!» — усмехнулась она мысленно и сделала еще глоток. Яблочный самогон оказался неплох. Несколько крепковат, пожалуй, если ты не напиваться пришел, а по делу, но хорошо очищен и на вкус недурен.

«Вполне!»

Вообще, если иметь в виду чисто материальную сторону жизни, все обстояло «просто зашибись», как говорят на философском факультете Питерского университета. Поздний вечер, почти ночь. Просторный полуподвальный зал с высоким сводчатым потолком. Приличная публика, — большей частью молодежь — и отменный джем-сейшн. Во всяком случае, те музыканты, что играли сейчас, Наталье нравились. Особенно девушка — саксофонистка. Феодора Курицына — такое странное имя выкрикнул ведущий — играла на альте и делала это превосходно. Мелодия, словно бы, рождалась сама собой, жила в горячем и диком воздухе, которым дышали слушатели, бродила в крови, играла невероятно женственным телом Феодоры. Это и всегда казалось Натали стильным и эротичным, когда женщина играет на саксофоне, но у Курицыной, судя по всему, был недюжинный талант. Причем, не только к музыке. Однако Натали пришла сюда не ради джаза, тем более, не ради этой раскованной девушки — Феодоры Курицыной.

«Уж полночь близится, а Германна все нет…»

Время перевалило за полночь. И перед Натали стоял уже второй стакан с выпивкой, и самогонки в нем оставалось — на самом дне. Начинало надоедать ждать. Становилось тошно и муторно. Одиноко…

«И каждый вечер друг единственный

В моём стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной,

Как я, смирён и оглушён».

Натали знала это настроение. Ненавидела, но ничего с собой поделать не могла. Если накатывало, то накрывало с головой. Тогда оставалось только терпеть, и надеяться — до и после, но, увы, не вовремя — что не застрелится как-нибудь ненароком в одно из таких паскудных мгновений.

«Генрих…» — удивительно, что она вспомнила именно о нем. Сейчас, здесь, во время острого приступа депрессии.

Выстрел. Вспышка. Пуля ударила в грудь, и Генрих сделал шаг назад, отступая перед неодолимой силой, но не упал. Устоял. Стоял, как вкопанный и ощупывал грудь. Под затянутыми в перчаточную кожу пальцами ткань пальто быстро намокала, и темное пятно растекалось книзу.

Пауза затягивалась.

«Отчего он не падает?»

Но на самом деле, главный вопрос формулировался иначе:

«Отчего я не стреляю?»

Натали стояла на мосту, ощущая под ногами неровности булыжной мостовой, дышала холодным ночным воздухом, вдыхая мороз и выдыхая пар, смотрела на Генриха, на его освещенное светом фонаря лицо, и не стреляла.

«Отчего я не выстрелила? И что случилось бы потом, после моего выстрела? И чего не случилось?»

Генрих тот еще тип. Наемник. Кондотьер. Злой гений нынешней контрреволюции, случившейся так удачно, что и нарочно не подгадаешь. Натали не заблуждалась на его счет. Генрих тот, кто он есть, и, приехав на переговоры с пригласившими его к сотрудничеству людьми, он имел в виду и других, к которым, в конце концов, и перешел. Грех было не воспользоваться ситуацией. И Натали не осуждала его, нет. Он таков, чего уж там! Увидел возможность получить больше — вернуть утерянное и отомстить недругам — воспользовался ситуацией, не колеблясь, и, наверняка, дожмет, получит свое до последней копейки. И все-таки…

«Генрих!»

— Прошу прощения, сударыня! — перед ней остановился половой. Кажется, тот же самый, что и в прошлый раз, но, возможно, другой. — Вам презентует этот напиток один из наших музыкантов.

Картонная подставка, резная салфеточка, сложенная вчетверо, стакан толстого стекла, на треть заполненный самогоном.

«Это я так популярна, или Гут объявился?»

— Спасибо! Но передайте, что я не заинтересована в продолжение знакомства.

— Как прикажете! — поклон, движение глаз, указывающих на бумажную салфетку.

«Господи прости! Генрих! Где тебя носит, когда я в беде?!»

Она не помнила сейчас, что сама ушла от Генриха. Убежала искать неприятности на собственную задницу. Или, напротив, спасать ее, эту самую задницу, потому что влипла в историю, всей сложнозакрученной мерзости которой так до сих пор и не поняла. Не смогла понять за скудостью доступной информации.

«Генрих!» — она через силу заставила себя выйти из холодного оцепенения и закурить. Табак показался горьким, и еще в нос шибануло вдруг запахом горелой соломы.

«У меня что, папиросы с анашой?» — но грасс курили за соседним столиком.

«А жаль…» — возможно, немного «пыли» ей и не помешало бы.

Натали отхлебнула из стакана, алкоголь показался противным, словно керосин. Развернула салфетку.

«Меня зовут Фе. Мы любовницы. Не удивляйся!»

«Так меня баба клеит? Или не клеит, а…»

И в этот момент произошло сразу два события. Вероятность совпадений такого рода приближается к нулю, и, если бы не приступ черной меланхолии, Натали наверняка задумалась бы над тем, кто ей ворожит и за что, но у нее сейчас были иные заботы.

«Я… Боже мой, зачем?!»

Как оказалось, музыка прекратилась, хотя Натали этого даже не заметила. Музыканты оставили инструменты на сцене и разошлись кто куда. У всех нашлось дело по душе. Выпить, перекурить, сходить в уборную. Однако Феодора Курицына ничего такого делать не стала, она шла к столику Натали.

— Тата! — голос Феодоры вернул Натали к реальности. Она взглянула на Феодору, вспомнила о записке, и в этот момент в зал вошел Генрих.

«Генрих?!» — он был не один. Генриха сопровождали армейские офицеры в чинах, и это смотрелось более чем странно, ведь сам-то он все еще носил штатское.

— Тата, солнце! — Феодора подошла и села напротив.

— Здравствуй, Фе! Ты сегодня в ударе… — Слова давались с трудом, говорить не хотелось, хотелось умереть.

— У тебя ломка? — Феодора наклонилась над столом, посмотрела с внимательным прищуром, спросила шепотом, лаская кончиками пальцев щеку Натали.

«Ломка? Что за хрень? Ах, ломка!» — Вопрос Феодоры рассеял на мгновение унылый сумрак, в котором тонула Натали, и она, словно бы, вынырнула на мгновение на свет.

— У тебя есть мука? — голос звучал, как не родной. Чужой. Далекий.

— Мука есть в посылке.

— Мне… нужно… сейчас. — Надо же, в присутствии правильного человека, даже депрессия отступала прочь. Ненадолго и недалеко, но все-таки. А Натали много и не надо. Мгновение ясной мысли, и иди все пропадом!

Они сидели одна напротив другой, разделенные крошечным столиком, который при их росте и не преграда вовсе. Говорили шепотом, сблизив лица так, что со стороны, верно, казалось — целуются.

«Генрих!» — Генрих наверняка видел их сейчас. Не мог не видеть. Однако с того момента, как к ней подошла саксофонистка, бежать к Генриху за помощью, стало поздно.

— Держись, подруга! — Фе обняла Натали через стол и потянула вверх. — Пошли, пошли! Сейчас приведем тебя в божеский вид, будешь, как новенькая! — шептала она, вынимая Натали из-за стола. Жаркое дыхание Феодоры обжигало щеку, запах пота щекотал ноздри.