Кондотьер - Макс Мах

— Держись, подруга! — Фе обняла Натали через стол и потянула вверх. — Пошли, пошли! Сейчас приведем тебя в божеский вид, будешь, как новенькая! — шептала она, вынимая Натали из-за стола. Жаркое дыхание Феодоры обжигало щеку, запах пота щекотал ноздри.

— Ну, давай, Наташа! — и Натали сдалась. Не начинать же скандал в кабаке. И еще Генрих вылупился, как на невидаль заморскую в ярмарочный день.

«Вот ведь паскудство! Всем до меня есть дело! А меня спросили? — бешенство, поднимавшееся в душе, было грязным, мутным, от него жить становилось еще хуже. — Уроды, мать вашу! Шелупонь столичная!»

— Это Феодора Курицына! — перехватив его взгляд и оценив интерес, прокомментировал Таубе. Наталью он, как видно, в лицо не знал. — Весьма многообещающая исполнительница. Играет на альтовом саксофоне…

— Вижу! — ему решительно не понравилась сцена, которую он вынужден был наблюдать.

«Что за притча!» — Наталья прилюдно обнималась с какой-то саксофонисткой Курицыной, и, похоже, одними поцелуями дело не обошлось, потому что, оставив столик с недопитыми стаканами, фемины устремились куда-то за сцену, в служебные помещения, надо полагать.

— Прошу вас, генерал! — А им, оказывается, уже приготовили столик, вернее, вынесли в зал и составили на чудом освобожденном пятачке три небольших квадратных стола. Как раз на пять человек.

— Спасибо, Николай Конрадович! А что, эта Курицына здесь часто выступает?

— Частенько… Она, видите ли, местная, из Новогрудка… Ее тут все, собственно… Пиво, виски, самогон?

— Самогон яблочный?

— Так точно.

— Тогда, самогон. — Генрих сел за стол, медленно оглядел зал, остановился на сцене, небольшой и едва приподнятой над полом. Раскрытое пианино с полупустой кружкой пива на верхней полке, контрабас, прислоненный к боковой стене, ударная установка конфигурации мини в глубине и одинокий саксофон, аккуратно поставленный в специальную стойку.

«Зачем она здесь? И что это, прости господи, за демонстративное лесбиянство?»

О таких наклонностях Натальи он даже не догадывался. Женщина по всем признакам имела нормальную ориентацию.

«Или я что-то пропустил? Бывают же еще эти… биполярные… То есть, нет, не биполярные, конечно же, а…»

Разумеется, Генрих знал, что биполярными бывают расстройства психики, а тех, кого он имел в виду — в Европе называют бисексуалами. У него у самого в штабе двое или трое таких. Но одно дело свобода быть самим собой, продекларированная вообще, и совсем другое — частные случаи. Особенно если они затрагивают твои собственные интересы. А Наталья и была, вне всяких сомнений, его личным интересом. Причем размер этого «интереса» оказался куда больше, чем он предполагал. Чем мог и хотел признать.

«Курва его мач!»

Однако матерись или нет, факт на лицо, и Генрих не тот человек, чтобы отвергать очевидное только потому, что оно ему не нравится. Впрочем, оставалась надежда, что вся эта клоунада провернута в конспиративных целях. Но тогда возникали нешуточные опасения за саму Наталью. Если ей приходится так конспирировать в городе, где в ее распоряжении — ну, почти в ее — армия, спецназ и, бог знает, кто еще, то дело плохо.

«В какое говно ты умудрилась ступить на этот раз?» — Однако могло случиться и так, что Наталья вынуждена платить по прежним обязательствам, а к Генриху обратиться за помощью — сочла ниже своего достоинства.

«Это — да. Это как раз в нашем стиле! В смысле, ее…»

В уборной «для девочек» — не в ватерклозете, а в артистической уборной с зеркалом и вешалками — никого не оказалось. Феодора втолкнула Натали внутрь и сразу же закрыла дверь на засов.

— Да, сядь ты! — приказала она, когда повернувшись к Натали, обнаружила ту стоящей посередине комнаты. — И не делай мне рож! Это я тебе помогаю, а не ты мне!

Похоже, выражение лица у Натали стало сейчас «тем самым», от которого, как говорили товарищи по партии, скисает молоко у кормящих матерей. Мрачное, одним словом лицо. Угрюмый, ненавидящий все на свете взгляд.

— Что так плохо? — раздражение Феодоры неожиданным образом сменилось сочувствием. — Плохо дело. И главное, как не вовремя! Ну, да ладно! Это мы сейчас!

Она полезла куда-то в угол, где было свалено всякое барахло, покопалась с минуту — Натали по-прежнему стояла в центре помещения и почти с ненавистью наблюдала за «лишними движениями» саксофонистки. Ну, на кой ей, на самом деле, сдалась эта баба? Не для того же, чтобы трахаться, или слова сочувствия выслушивать? А Гут? Куда подевался сука Гут?

«И какая нелегкая привела сюда Генриха?! Ему-то что здесь надо? Оставили бы все ее в покое! Так нет, лезут и лезут, и каждый норовит в душу насрать!»

— Вот! — Феодора распрямилась и протянула Натали пакет, завернутый в жесткую оберточную бумагу и перевязанный бечевкой. Не дать, не взять почтовая бандероль.

«Она и есть», — сообразила Натали, принимая пакет из рук Феодоры. Там и штампы почтовые, оказывается, имелись, и надписи, и даже сургучные печати на узлах.

— Что это?

— Это? Это, Тата, посылочка тебе от Гоши. Он сказал там все, и даже «белая лошадь» без обману. Чистый продукт, только для своих.

— Белая лошадь? — переспросила Натали, начиная понимать.

— Ну! Ты же спрашивала про «муку», вот тебе и «коля» с доставкой на дом! — улыбнулась Феодора. — Только ты поскорее давай, а то не ровен час начнется, а ты не в форме!

— Что начнется? — такое случалось с ней крайне редко, но все-таки случалось. Острый приступ депрессии. Обычно короткий, но могло случиться по-разному. Хорошей новостью было то, что в полную прострацию Натали не впадала. Плохой — то, что соображала она в этом состоянии медленно. Но все-таки соображала.

— Помоги мне! — попросила Феодору. — Много нельзя. Надо только поднять настроение.

— Так я открываю? — прищурилась Феодора.

— Ты же знаешь, что там… — Говорить не хотелось, хотелось забиться в угол, свернуться эмбрионом и скулить.

— Потому и спрашиваю.

— Открывай…

Следующие несколько минут тянулись, как постылый труд. Тяжело, муторно, но и бросить нельзя.

«Терпеть… Страдать… Терпеть…»

— Ну, погнали! — прервала монотонный речитатив Феодора. — Давай, Тата!

Стекло пудреницы, белая дорожка, бумажная трубочка…

«Ох, царица небесная!» — проняло почти сразу, бросило в жар, пробило потом на висках. Впрочем, возможно, это все еще был эффект плацебо… Однако Натали было не до штудий в области физиологии и психологии. Кокаин — или что уж там это было, — делал свое дело. Серая тоскливая муть рассеивалась, взгляд прояснялся…

— Где Гут?

— У Гоши неприятности! — похоже, Феодора и сама не возражала бы против дозы. — Он… Ну, ему пришлось срочно уехать…

— Что значит уехать? — думать становилось легче, жить — веселее.

— Он сказал… Постой! — Глаз косит на кокаин, брови хмурятся в попытке вспомнить.

— Вспомни и бери!

— Да, я и так стараюсь… Постой! Вот! Он сказал передать пакет, и сказать… Точно! К Вектору не ходи! Он сказал, Вектор — это имя. Ты знаешь.

— Не ходить?

— Ну! Я же тебе говорю! К Вектору не ходить! Что-то там не так пошло… или вышло? В общем, он еле убежал, но тебя ему сдавать не хотелось. Он сказал, совесть надо иметь. Вот!

«Вектор? А что! Все может быть! Или… И проверить легко!»

— Вот что, Фе! — она дождалась пока саксофонистка примет дозу и усадила ее в кресло перед зеркалом. — Посиди тут пока. Минут десять не высовывайся и за мной не ходи! Получай удовольствие!

— Как скажешь!

— Вот и чудно! — Натали достала из пакета пистолеты и наскоро осмотрела. Макаровы пятьдесят восьмого года Тип «Аэро» — для ВДВ и спецподразделений. Оружие серьезное, качественное, и, если действительно, прямо с завода, то цены этим стволам нет.

«Так это выходит, Гут с меня еще по-божески взял. Мог и по две штуки за ствол запросить!»

К оружию прилагались кобуры — наплечная и поясная — и несколько снаряженных обойм.

«Ну, если это ты, гад старый, я тебе сейчас все объясню и про мировую революцию, и про женский вопрос в России!»

Кольт, с которым она не расставалась все последние дни, Натали пристроила в левом кармане жакета, куда было так сподручно — и вроде бы, «не подозрительно» — сунуть руку при ходьбе. Макаровы же она разместила под левой подмышкой и сзади, на поясе юбки, так что пистолет оказался почти прямо на заднице, прикрытый, впрочем, длинными полами жакета.

— Ну, не поминай лихом, Фе! Авось еще увидимся! — Натали спрятала кокаин на груди и вышла из гримерки. Начиналась самая интересная часть ее ночных приключений.

Генрих, молча, осмотрел стоящих перед ним военных и мысленно вздохнул. Не имело смысла гневаться и вопить. Для какой цели изображать из себя кондового самодура? Унижаться, портить реноме?