Кондотьер - Макс Мах

— Постой, постой! — вскрикнула Наталья, ухватившая, видно, суть, но не поверившая своему собственному пониманию. — Что значит фарс?!

— Да, — кивнул Генрих, ощущая, как уходит гнев, и его место занимает холодная пустота, — в это трудно поверить. Однако посмотри на факты, как они есть. Дело существовало на самом деле, ты ведь знаешь, сама видела. Но князь Степняк-Казареев… Ты когда-нибудь слышала о великом злодее с таким именем? Ты вообще слышала когда-нибудь о Генрихе Казарееве? Суд был фикцией, разжаловали перед полком, где я уже не служил, да и не по-настоящему, а понарошку, как теперь выясняется. Прокурор-то давеча не солгал, мое личное дело находится там, где и должно находиться, и я, представь, если следовать логике вещей, все еще генерал-майор, пусть и в отставке. Я тебе, Наташа, больше скажу. Ты меня спросила, кому принадлежит теперь Казареевское подворье… Выясняется, что оно по-прежнему мое. Это мне Иван на совещании шепнул. Поскольку князя Степняк-Казареева не судили, то и передать мое имущество кому-либо из наследников второй очереди при живом владельце никто потом не смог. Предполагалось, как я понимаю, вытащить меня через сколько-то времени с каторги, показав, кто в доме хозяин, позволить выйти в отставку и уехать в имение. Любое из полутора десятков. Или на воды, но главное — с глаз долой. Однако Дмитрий не рассчитал, что дела могут пойти совсем по другому сценарию. Сначала Лариса объявила о разводе, чего никто, кажется, не ожидал, а потом я бежал с каторги, перебив по дороге уйму ни в чем не повинного народа. Офицеров этих, присно помянутых, жандармов при исполнении… Бежал и не оставил его величеству ни малейшего шанса, дать отбой. Вот теперь, действительно, все. Что скажешь?

— Ужас какой! — Наталья подошла к нему и сделала нечто такое, чего он от нее совершенно не ожидал: опустилась на пол рядом с ним, прижалась к ногам, положила голову на колени. — Бедный, бедный Генрих, — шептала она. — Мерзость-то какая! Шутник… Вша! — она подняла вдруг голову, остро взглянула Генриху в глаза. — Неужели ты не понимаешь, Генрих, ведь это квинтесенция монархии!

— А демократы наши лучше?

— Есть другие пути…

— Есть, — согласился Генрих, — но ты не обижайся, Тата, анархисты здесь ни при чем. Ни одна из ваших схем не жизнеспособна. И ты это знаешь, так что и спорить не о чем.

— А ты? — спросила, не отводя взгляд. — Ты можешь предложить что-нибудь лучше?

— Иди со мной, увидишь.

— С тобой…

— Со мной, Тата. Со мной, значит, вместе. Возможно, не слишком романтично, но зато надежно. Что скажешь?

— А куда я денусь? С поезда на полном ходу прыгать не стану. Так, наверное.

— И, слава Богу! — Генрих поднял ее с пола, обнял, не считаясь с ростом. Поцеловал. И ему было глубоко наплевать, как это смотрится со стороны. Сам он окончанием разговора остался доволен. Это главное.

То, что Генрих не договаривает, рассказывая Натали историю своего кошмара, она поняла почти случайно. Уловила тень сомнения, промелькнувшую вo взгляде, нотку умолчания в одной из реплик, игру желваков, вдруг проступивших на скулах… Увидела, отметила, но не удивилась и не обиделась. Сама не была искренна до конца, — просто не могла и не умела — и от других не ожидала откровенности такого рода. Тем более, от Генриха, и уж конечно не при изложении этой дикой истории.

А история, и в самом деле, оказалась в своем роде выдающаяся. Ничего подобного Натали услышать не ожидала, даже представить себе не могла. И тем не менее, услышала.

«Да, Генрих, круто с тобой судьба обошлась…»

По большому счету, все сходилось. Князья Степняк-Казареевы — древний и славный род, а Итиль впадает в Хазарское море. Одним словом, трюизм, общее место, банальность, но в том-то и суть. Знание общих мест способно обмануть в частностях. Это с Натали, собственно, и случилось. В курсах Русской истории — хоть в гимназии, хоть в университете — Степняк-Казареевы упоминались часто. Они были намертво вписаны в историю империи, захочешь — не вычеркнешь. Десятки имен. Генералы, министры, послы… Фавориты и мятежники, но никогда не фигуры умолчания. Натали особенно хорошо помнила четверых представителей рода. И первой, разумеется, являлась Анастасия Степняк-Казареева, вышедшая замуж за Голландского короля Генриха в тысяча шестьсот каком-то году и в качестве королевы-регентши — Амалии Фландрской — правившая Нидерландами в один из самых драматических моментов истории — в ходе долгой, длившейся почти девять лет, кровопролитной, но победоносной войны с Англией. А лет за полтораста до Анастасии отметился в истории ее прапрадед — воевода русского войска Петр Степняк-Казареев, второй после своего отца Яркая Мурсы носивший княжеский титул. Он разбил немцев под Мемелем и обеспечил на годы вперед западную границу Русского государства. Еще двое Казареевых прославились в восемнадцатом веке. Оба — Борис и Федор, отец и сын — стали генерал-фельдмаршалами и в историю вошли, как ловкие и беспринципные фавориты, злостные интриганы, жадные до славы и денег воры, но при том блистательные и удачливые полководцы. Таковы были князья Степняк-Казареевы, и если не знать, что род этот не пресекся, как некоторые другие, не менее известные и знатные, то и вопросов по поводу нынешнего носителя титула не возникнет. Никто же не станет интересоваться, кем нынче служит потомок князей Белозерских. Вот и о Казареевых Натали никогда не слышала. Не говорили о них на ее памяти, и, видно, не только на ее.

Понятной становилась и реакция общества на публичное появление Генриха, да еще и в сопровождении баронессы Цеге фон Мантейфель. Одни — кто помоложе или недавно в Свете — его просто не знали. Новое лицо. Возможно, заслуживающий внимания человек. Какой-то полковник, но в компании с Натали — никак не случайный гость. Случайных в обществе и не бывает. Но вот другие, те, кто знал Генриха в прошлом — пусть это и было всего лишь шапочное знакомство — они должны были испытывать нечто похожее на то, что Фестингер назвал когнитивным диссонансом. Они знали, кто он такой, но, с другой стороны, для большинства из них он давным-давно являлся покойником. Что стало с опальным князем, никто не знал, и вопросом этим не задавался. Помнились — если вспоминались вообще — лишь темные события тридцать девятого года. Аресты, отставки, слухи о тайном суде… Никто ничего доподлинно не знал, но, как факт, Генрих исчез именно тогда и более в обществе не появлялся. Жена оставила его, выйдя замуж за другого. Имя князя не упоминалось, а полковник Хорн появился в сводках новостей много позже, и в лицо его никто здесь не знал. Наемники и вообще не склонны к публичности, ну, а уж Хорн-Казареев — тем более. Да, людям и в голову такое прийти не могло. Вот в чем дело!

И вдруг Генрих появляется в Петрограде. Воскрес из мертвых? Вышел из тюрьмы? Вернулся из тайного изгнания?

«Интересно, а как бы поступила в такой ситуации я?»

Но ответа на этот вопрос у Натали не было. Честного ответа. Она не представляла, как бы повела себя, явись перед ней лет через двадцать ее бывший любовник, которого она считала умершим. И хуже того. Генриха ведь полагали государственным преступником, сосланным в Сибирь, в шахты и рудники вечной каторги. Иди знай, что там произошло на самом деле! А ну, как он все еще враг государства и императора?

Натали взглянула на кровать. Генрих спал, и во сне у него подергивалось веко. То ли тик, — устал, поди, за эти дни, — то ли страшный сон.

«Две женщины…» — Натали догадывалась, что есть в истории Генриха пара темных мест. И не то, чтобы это было ее дело, или как-то задевало ее собственные интересы, но любопытство ужасный порок. Ей просто хотелось узнать, что за отношения связывали Дмитрия Ивановича и княгиню Степняк-Казарееву. Ведь, чтобы выгнать мать Генриха из-за рождественского стола, сначала ее следовало туда пригласить. И это притом, что сын ее государственный преступник!

«Неужели, все дело в том, что она Ягеллон? Но Ягеллонов в империи, кажется, несколько?»

И еще одна женщина живо интересовала Натали. Та, кого в своем рассказе Генрих по имени так и не назвал, попытавшись — конспиратор хренов! — и вовсе выдать за мужчину. Но интуицию не обманешь, тем более, женскую. А ведь Натали была уже почти влюблена. И это «почти» ее сильно тревожило. Его могло оказаться или слишком много, или недостаточно. Однако сейчас речь шла не о ней, а о ком-то другом

«Женщина, — решила Натали, еще раз рассмотрев все известные ей факты, если понимать под словом „факты“ такие эфемерные вещи, как модуляции голоса, вазомоторика, выражение глаз. — Женщина. И поступок вполне женский. Но очень может быть, что она ему не любовница, а именно подруга была…»

Но и это не все. Эстетическое чувство подсказывало — в истории не хватает какой-то детали. Какой-то подробности, сродни последнему мазку живописца, после которого полотно обретает жизнь. И жизненный опыт твердил о том же. Такие истории не остаются незавершенными.