Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное - Сергей Владимирович Михалков

и Индию. Землепроходцы — это не казачьи ватаги. Их ведь специально обучали и долго готовили, они обходились недешево тем, кто их снаряжал!.. Пришлось мне отступиться от мысли привлечь к этому замыслу вологодцев. Я согласился с Сергеем Орловым, — потрясли меня его слова об исчезновении старой русской деревни и возможных нравственных потерях!

Другая запомнившаяся встреча — на юбилее директора издательства «Советская Россия» Евгения Александровича Петрова. Было символично, что приветствовать от российского Союза писателей пришли Сергей Орлов и Николай Шундик — оба, под стать юбиляру, отменной скромности, честнейшие трудяги, известные на всю страну литераторы. В перерыве сказал Сергею Орлову, что в «Байкале» у нас печаталась интересная вещь Петрова — своеобразная повесть, написанная отличным языком, названная «Год рождения — тысяча девятьсот семнадцатый». Добавил, что читатели хорошо приняли публикацию. Было много писем, называли петровскую вещь талантливой по-настоящему, от сердца писанной, взволнованной и честной. Сергей Орлов искренне удивился:

— Неужели Евгений Александрович пишет? — Потом как-то погрустнел. — А мы заняты большей частью только теми, кто подобно курице, снесшей яйцо, орет на всю ивановскую!.. Директор нашего крупнейшего издательства написал интересную книгу, напечатал ее один из наших журналов, а у нас, на Софийской набережной, никто об этом не знает. Стыдно, ей-богу!

Редко увидишь нынче на большой должности писателя, который сумел бы сохранить в себе столько искренности в отношениях с людьми, сколько ее было в Сергее Орлове. Исполняя обязанности по должности, всегда оставался самим собой, Сергеем Орловым. Ему органически чуждо было говорить не то, что думает, а только лишь то, что велит должность. Его невозможно было представить специально готовящимся к встрече с важным посетителем, подбирающим интонацию, слова, охорашивающимся.

Как-то встретились на аллее в Переделкине. Шел я от Павла Нилина. Не могу вспомнить, с чего зашел разговор о Ленинграде, о том, как крупно повезло моему другу Ювану Шесталову. Жить в Ленинграде — это, конечно, для писателя счастье!

Сергей Орлов сморщился.

— Не надо, наверное, так, — задумчиво сказал он. — Жить — вот действительно счастье! Юван, конечно, что-то обретет важное, живя в Ленинграде, но и что-то, не менее важное, потеряет, уехав из Тюмени. Это, несомненно! Вообще, как мне кажется, такому самобытному, такому кипящему таланту, как Шесталов, надо бояться остынуть. А греет только родная почва. Порвать с нею — это опасно! Есть несчастные народы в истории, которые были лишены родной почвы, — они создали великий плач, но не создали великой поэзии. Трагедия Бунина заключалась именно в этом — озябло на чужбине его поэтическое сердце. Что создал он во Франции? А что создал Алексей Толстой за пределами России? Вернувшись, стал наверстывать то, что потерял за годы на чужбине, работал как-то даже судорожно. Конечно, не надо проводить прямой параллели между людьми, лишившимися Родины, и нашими писателями, которые тянутся в столицы. Одни — по творческим своим делам, другие — желая хотя бы на склоне лет пожить в атмосфере столицы. Я не сторонник огульного осуждения подобного стремления, — оно естественное и понятное. Но мне кажется, что Ювану Шесталову совсем незачем становиться целиком ленинградцем. Да это и невозможно. По мне — жить бы ему в Ленинграде, сохраняя себя и в родной Тюмени. Писателям такого дарования, как Шесталов, можно и надо разрешить такое — это не излишне, не баловство! И в законодательство следует внести подобное допущение. Я хочу официально ставить такой вопрос. Может, это и скрасит мое секретарство в Союзе!..

И он по-милому улыбнулся, кажется, очень довольный своей шуткой.

О нем пишут и говорят больше как об авторе военных стихов. Спору нет — сильные стихи писал на эту, свою, громовую и броневую тему. Но не в одних лишь военных стихах была главная сила поэта. В сборнике «Верность» есть стихотворение «Болото, да лес, да озера…». Привожу его не потому, что оно лучшее. Но вслушайтесь в удивительные строчки:

До песен и сказок охочий,

Хранящий и радость, и грусть,

Мой северный край. Заволочъе.

Моя журавлиная Русь.

Не правда ли, это — чистое и звенящее есенинское, это — пронзительное, не нуждающееся в восклицательных знаках, нежное выражение неизбывной любви к родному краю. Так живо писать неброскую красоту северного своего края мог поэт, умеющий искать и находить творческие удачи не только в военной тематике.

Ни в чем не повторял Орлов того Сергея, но был, становился его естественным и сильным продолжением. Все лучшее — не лирическому герою, то, бишь, самому себе, а краю своему, «журавлиной Руси». Ни намека на самовосхваление, ни одного случая ни в стихах, ни в жизни, чтобы Сергей Орлов обмолвился о своем военном подвиге. Он всегда стыдился и краснел, когда в лицо говорили приятные вещи, хотя и абсолютно верные. Видимо, таким и должен быть настоящий Поэт!

ЙОЛЕ СТАНИШИЧ

«Сегодня утром каменные листья…»[4]

Сегодня утром каменные листья

срываются и падают в траву,

роятся буквы и боятся мысли

беды, произошедшей наяву.

Сергей, Сергей! На темном небе танки

тяжелой преждевременной грозы.

И не тебе глядеть из черной рамки

на этот мир с газетной полосы.

Багровые на низких тучах блики

и на траве багряная роса.

Но у Победы на прекрасном лике

твоей судьбы солдатские глаза.

Грохочет бой. Огонь и сталь. И кроме

огня и стали ты передо мной

на поле боя в пламени и громе

надеждой освещаешь шар земной.

Да, ты горел, когда Светило слепо

закатывалось в огненную даль,

как черная, из каменного пепла,

пробитая осколками медаль.

И шар земной отяжелел от праха

твоих друзей — отважных сыновей

Отечества, но горький ужас страха

не тронул шрамов памяти твоей.

Сегодня туча, от беды отчалив,

легла на шрамы твоего лица.

И облако непрошеной печали

обволокло товарищей сердца.

Ты входишь в круг немого сна,

И листья слетают на колючее жнивье.

И больше пламя не играет мыслью

твоей судьбы и не палит ее.

Срываю с утра черную завесу

и наблюдаю в белой пене плёс

и голое смятение по лесу

над озером белеющих берез.