Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное - Сергей Владимирович Михалков

Еще я различаю понемногу

твоих тревог сигнальные огни,

еще я в силах выслать на подмогу

твоей судьбе моей заботы дни.

Спасенья нет от гибельного круга,

но, как всегда, встречая смерть в упор,

ты вздрагиваешь, видя слезы друга

и безутешный материнский взор.

Но знаю я: грядущим дням товарищ,

скрепленный с ними верностью одной,

ты свое имя, умирая, даришь

бессмертию Поэзии родной.

АНАТОЛИЙ АЛЕКСИН

Дорогой наш Сережа…

Мы подружились с ним тридцать лет назад, в дни 1-го Всесоюзного совещания молодых писателей. Точней сказать, тогда я впервые пожал его обожженную войной руку. А знал я его уже хорошо, потому что художник — это, прежде всего, его творчество. Стихи Сергея Орлова не просто жили в моей памяти — они стали для меня символом воинской беззаветности, символом нашей Победы.

Одно из первых стихотворений Сергей Орлова, написанных еще в юные годы, было замечено Корнеем Чуковским. Это, однако, не соединило поэта с детской литературой. Но его стихи юное поколение должно знать непременно! Как и его биографию… На таких стихах, на таких судьбах должны учиться мальчишки и девчонки рыцарству, благородству, отваге. И доброте…

И все же было одно (очень важное для Сергея Орлова!) событие, которое заставило его обратиться к детской поэзии. Но уже не как писателя, а как счастливейшего, влюбленного дедушку, который каждую нашу встречу начинал с рассказов о Степке… Он читал ему вслух и стихи и прозу, а нам, своим друзьям, дарил детские откровения внука, его высказывания и оценки, которые были, право же, не по-детски мудры и точны. Сергей любил своего внука одержимо, самозабвенно… Как может любить только очень хороший, очень добрый человек!

Встречаясь с Сережиной мамой, учительницей по профессии, присутствуя на открытии мемориальной доски в школе, где учился будущий поэт и где преподавала его мама, я подумал, что это трогательное, трепетное отношение к юным пришло в сердце поэта как бы «по наследству», досталось ему от матери.

Я очень любил Сережу… И не мыслю сегодняшнего и завтрашнего дня без него. Но, как уже не раз утверждалось, жизнь большого писателя не обрывается его физической смертью — она продолжается его книгами. А стало быть, путь Сергея Орлова в грядущее будет очень долгим и таким же благородным, прекрасным, каким был при его жизни.

ВАЛЕРИЙ ДЕМЕНТЬЕВ

Стихи и дни Сергея Орлова

Плоты

Летом 1947 года Сергей Орлов приехал в Вологду. Я не помню сейчас, при каких обстоятельствах мы с ним познакомились, но ясно помню, как втроем — с Сергеем Викуловым и Сергеем Орловым — мы шли длиннейшим Советеким проспектом к перевозу, где возле Лесной биржи всегда стояли плоты. С этих плотов хорошо было нырять, хорошо было и загорать на чешуйчатых, теплых, попахивающих смолкой бревнах. Закрыв локтем глаза от колючего солнца, мы лениво перебрасывались отдельными словами. Счастье такого сладкого ничегонеделанья, такого беспечного, как в детстве, купания с плотов, которые приплыли, наверное, от самого Белозерска, было столь новым и невыразимым, что оно кружило нам голову и озаряло все вокруг радужным светом.

На противоположной стороне, во Фрязиновой слободе, над ветхой церквушкой с криком кружились черные птицы, а здесь, на плотах, было тихо и было слышно, как пошлепывала о бревна вода, как глухо били вальками бабы по мокрому белью на фрязиновском портомое.

Сергей Орлов тогда еще не носил своей знаменитой шкиперской бородки, но его рубцы и шрамы нам, бывшим фронтовикам, были незаметны. Мы просто не видели их. И он это отлично чувствовал и знал. Правда, если что и привлекало наше внимание, так небольшие латки на предплечье — отсюда хирурги брали кожу для пластических операций. Эти латки светлели больше обычного на его светлом и незагорелом теле. Вообще он был худощав, подборист.

— Слушай, Орлов, — сказал один из нас, прервав блаженную дрему. — Хочешь, стихи почитаю?..

— Валяй! — Сергей разом поднялся, сел, охватил руками колени.

В середине солнечного лета

Я глядел, не опуская век,

На фигуру этого атлета —

Здорово устроен человек!

Сергей расхохотался, потому что в этом стихотворном экспромте явственно пародировалась его интонация, его образная речь. Да и вообще намекалось на его отнюдь не богатырское телосложение. Позднее Сергей любил возвращаться в застольных разговорах к этому послевоенному лету, к этому купанию и экспромту, который, судя по всему, ему нравился.

В городском саду

Вечерами, когда над куполами Софийского собора с криком кружились городские стрижи, мы шли на Соборную горку. И здесь, на крутом береговом откосе, подолгу смотрели на закат, на воду, мерцающую алыми отблесками, на излуку, испещренную головами купающихся и темными пятнами прогулочных лодок. Из парка доносились звуки духового оркестра — на эстраде играли, как и до войны, «Синий платочек». Для порядка мы заглянули на танцплощадку, где в эти ранние предвечерние часы одиноко кружились девчата в белых носочках и ситцевых платьицах с белыми воротничками. Но мы не пошли танцевать, а вернулись на Соборную горку — излюбленное место вологжан, которым отрадна и красота речной излуки, и какая-то особенная, исполненная сосредоточенности и величия тишина, изредка пересыпаемая звоном курантов. В соседстве с Софийским собором, этим белоснежным чудом северного зодчества, думалось широко, говорилось свободно, читалось легко и задушевно. Я имею в виду стихи, которые в ту пору мы особенно любили читать друг другу. Да и позднее Сергей Орлов сохранил эту привычку — читать новые стихи множество раз и самым разным людям, как бы проверяя стихи на слушателях, в чем-то убеждая самого себя. Правда, стихотворение «В городском саду» мне довелось прочитать в одном из сборников поэта несколько дет спустя, но я сразу же понял, почему тогда так часто и внезапно замолкал Орлов, почему он глядел на этот закат, на реку, на танцплощадку из дальней дали, немыслимой нам в ту пору.

…После короткого, глубокого вздоха начинается это стихотворение:

В саду городском в воскресенье

Оркестр на закате гремит,

И ситцевый ветер веселья

По желтым дорожкам летит…

В стихах этих, как и всегда у Орлова, нечто обыденное, не побоюсь сказать, трогательно-привычное — лишь сигнал для внутренней настройки, которая подхватываем поэта, подымает его на крыльях воодушевления — выше, выше… И уже не с колокольни, откуда открываются голубоватые