История спасения - Елена Другая

— Я собираюсь на конюшню, попробую там стибрить.

— Возьмите два, вдруг один сломается о мои кости, и вы не успеете кончить! Воровать стеки, избивать рабов и насиловать парней несомненно, достойные занятия для офицера великого Рейха!

Стефан остановился перед ним, не зная, смеяться ему над этим нахальным поведением, или же пришла пора приструнить парня.

— Излуплю сейчас, — предупредил он беззлобно. — Договоришься.

Равиль примолк. На самом деле Стефан чувствовал острую потребность выпороть его. Он сильно нервничал в последние дни. Сегодня Менгеле его выписал, а значит, стоять ему завтра перед господином комендантом по стойке смирно и получать выволочку.

Хорошо, если этим и закончится, а может быть и понижение в должности. И что тогда? А тогда его переведут на квартиру, аналогичную той, в которой жил Отто Штерн. Но не в этом было дело, а в том, что с этим сократится и штат его слуг. Ему придется отказаться от услуг Карла и Сары. С Равилем, Эльзой и Данко он был просто не в состоянии расстаться. Но и Карла он очень ценил, а Сару и вовсе было невыносимо жалко, он был уверен, что девушка из-за худобы не пройдет очередную селекцию, и ее умертвят.

Стефан вздохнул, сел на кровать и обхватил голову руками. Равиль тем временем вытянул ногу из-под одеяла и слегка подтолкнул его ступней в поясницу.

— Пошли, — примирительно сказал парень. — Только, Стеф, умоляю, ты избил меня позавчера, еще ничего не зажило. Лупи сегодня по спине!

— Сам знаю, будешь учить меня, — хмуро пробормотал Стефан, поднимаясь.

Равиль набросил на себя халат офицера, который стал уже почти его, так как немец отобрал у него всю одежду и разрешил пользоваться только им, и то лишь тогда, когда нужно было пройти по дому. Все остальное время Равиль сидел в его спальне голый. Немец прихватил ремень, и они открыли дверь в подвал.

— Поклянись, что здесь нет той мумии, — прошептал Равиль. Его всегда охватывал трепет во время спуска по лестнице.

— Хватит болтать! — оборвал его Стефан. — Ты меня утомляешь и сбиваешь весь настрой.

Равиль вздохнул. До чего он докатился! Как же хотелось плюнуть в рожу этому немцу и гордо сказать: «Лучше я погибну в газовой камере, и мое тело сожгут в печи, чем ты, тварь фашистская, хоть раз до меня дотронешься!»

Но все дело в том, что он не мог этого сказать. Жить хотел. Очень сильно, как он понял однажды, побывав в той газовой камере. Парень не сомневался, что он единственный человек, который, попав в такую ситуацию, выбрался оттуда живым. И сделал это Стефан. Конечно, больше для себя, чем для него, но все же сделал.

— Может быть, не надо? — заныл Равиль на всякий случай, пытаясь разжалобить офицера, хотя знал, что это бесполезно. Когда в ледяных глазах Стефана начинали резвиться бесы, тот сотворит что-то мерзкое. За свои последние слова он получил подзатыльник. Для порки Стефан уводил его в подвал — он, видите ли, стеснялся своих слуг и не хотел, чтобы они лишний раз слышали вопли парня, так как Равиль орал во все горло и без всякого стеснения, а Данко от этого пугался и начинал плакать. Да и Эльза потом ходила с недовольно поджатыми губами, отчего на душе у мужчины становилось тяжело и противно. Подвал же был звуконепроницаемым — идеальное место, чтобы бесконечно истязать свою жертву.

Равиль снял халат и лег на кровать лицом вниз поверх одеяла. Немец тут же стал прилаживать к его рукам, ногам и шее тяжелые холодные железки, со скрежетом проворачивая треклятый ключ в оковах. Равиль мечтал раздобыть его и уничтожить, чтобы фашист лишился любимых игрушек. И ремни все его выбросить, пусть веревочкой подпоясывается. Он старался отвлечь свои мысли, чтобы унять нервную дрожь. Неужели опять, гад, будет стегать по заднице?

— Будь ты проклят, если хоть раз ударишь меня по заду! — предупредил он немца.

— По зубам сейчас получишь! — пригрозил Стефан в ответ. Он наклонился к парню, разглядывая на его бедрах и ягодицах следы предыдущей порки. Все было не так уж и страшно. Вполне можно было пройтись еще раз. Слегка, конечно. Он надавил пальцами на один из процветающих синяков.

— Мне больно, — страдальчески оповестил Равиль.

— И это очень хорошо. Слушай, еще одно слово и я реально разозлюсь.

— Будто ты часто бываешь добрым! — брякнул Равиль и прикусил язык.

Зря он это сказал. Немец бывал с ним и добрым, и нежным, а вот теперь точно взбесится. Он приготовился терпеть. Хорошо, что хоть стонать приспособился так, как было надо этому садисту, чтобы извращенец быстрее возбуждался. От первого удара он вздрогнул и вскрикнул.

— Что орешь, я еще не начал! — оборвал его Стефан, который уже понял, что парень с ним играл в свою игру, раскусил его, как орех, и теперь мастерски возбуждал его стонами определенного тембра. Его это бесило, но что можно сделать? Он принялся бить, преимущественно по спине и пояснице, вкладывая в каждый удар душу. Равиль знал, что его стегали вполсилы. Мог и до смерти запороть, если б захотел. Однако Стефан был эстет, он не любил грязи, крови, уродств. Ему необходимо, чтобы все было чисто и красиво. Стоны — как музыка, а если и синяки, то только не на лице.

«Интересно, — думал Равиль, не забывая при этом постанывать и извиваться, — в рот потом вставит или в зад? Хоть бы сам себе подрочил, и на этом все закончилось. Вряд ли. В рот утром было, значит, будет трахать. О боже, за что мне это?! Очень жаль, что ему там, под Сталинградом, член не оторвало. Осколок явно попал не в то место».

Больно, как обычно, было ужасно, да и унизительно. Но чувство стыда у Равиля уже притупилось. Зачем страдать и мучиться? Пусть это будет как бы его работа, плата за благополучие Ребекки. Ради сестры он готов на все, что угодно. Стефан разрешал им вести переписку, а также передавал девушке хлеб, маргарин, ливерную колбасу, а иногда даже сахар или яблоко. Не понять было этого человека — есть у него сердце или же нет.

— Хватит, я больше не могу! — в один момент взмолился Равиль. — Ты убить меня сегодня решил?

Немца это не остановило, но, несомненно, должно было приблизить к пику ненормальной и порочной страсти. Равиль чувствовал, что лицо его заливали слезы, он был готов совсем разрыдаться. Конечно, раз немец кончил утром, — теперь будет пороть, пока руки не отвалятся. По интенсивности ударов он понял,