Пуля рассудит - Владимир Григорьевич Колычев

есть все, мне бы зеленый свет. Чтобы прокурор не притормозил.

— Давай, Валентин, давай!

Сбрасывая вызов, Прокофьев ощутил себя в перекрестье прицелов, один Луков смотрел на него слева, другой — справа. Они не спрашивали, а он их все равно понял. И улыбнулся. Настоящая боевая команда — это такая, где все друг друга понимают даже без слов.

— И вам домой пора, — сказал Прокофьев.

— А как же Валентин? — спросил Саша.

— И его домой… Что это у вас за чаепитие?

— С нас — чай, с него — зерна истины. — Паша кивком указал на задержанного.

— Ну, насчет истины не знаю, но, мне кажется, дядя Миша дом уже продал, — сказал Герасимов. — Может, его за это и убили!

Он торопливо сделал несколько глотков, как будто за столь смелое предположение у него могли отобрать чай.

— Кто убил?

— Ну а кого Чекалов нанял? Ваняя!

— Яремина, — уточнил Паша Луков.

— Ну, Яремина… Чекалов мог узнать, что дядя Миша дом кому-то другому продал. Мог очень сильно обидеться…

— Он говорил тебе, что дом продал? — спросил Прокофьев.

— Да нет, намеками все…

— Что намеками?

— На Танюхе жениться собрался. Жизнь, сказал, только начинается. Зубы новые собрался вставлять, дом, сказал, новый построит.

— Дом?!

Трение облаков образует молнию и гром, а столкновение одной здравой мысли с другой вызывает щелчок в голове. Именно такой щелчок Прокофьев и услышал.

Это пазлы выстроились в логическую цепочку.

— Ну, правда, он сказал, что на старом месте новый дом построит… — нахмурился Герасимов. — Или я не так его понял.

Судя по глуповатому выражению его лица, он оказался в мысленном тупике и не знал, как из него выйти. А Прокофьев знал.

— Если старый дом продал, значит, дом на новом месте нужно строить? — спросил он.

— Ну да.

— Значит, не продавал он дом.

— Тогда откуда деньги? — Братья Луковы переглянулись.

Ответ лежал на поверхности. Прокофьев его озвучил:

— Из-под моста деньги.

— Из-под какого моста? — не понял Герасимов.

— Автомобильный мост, в районе Уручья. Что ты о нем знаешь?

— Ничего не знаю!

— Что Васильков про мост говорил?

— Да не говорил!

— А что вообще говорил? Про деньги, про все, что тебе показалось странным.

Герасимов задумался.

— Земля там мягкая, говорил…

— Где земля мягкая?

— А он сказал, там… Я спросил, где там, он ответил, в огороде. Но в мыслях он где-то далеко был… И переживал очень…

— Переживал?

— А ночью из дома вышел, я думал, покурить. А зачем ему, если он в доме курит?… В ночь куда-то ушел. В дождь. А потом весь день ходил, оглядывался. Боялся кого-то…

— А когда уходил?

— Ну, когда… Следующей ночью его убили…

— Ножом для забоя свиней, — сказал Саша.

— Нож серьезный, — согласился Прокофьев.

— Да не было у дяди Миша такого ножа! — Герасимов скрестил на груди ладони.

— У Сарычева мог быть, — предположил Прокофьев. — И Васильков мог под мост пойти. А там Сарычев.

— Зачем под мост? — хмурил брови Саша.

— А наследил он там, когда деньги забирал. Земля у тайника действительно мягкая, переживал Васильков, что наследил. Боялся, что хозяин тайника за деньгами к нему придет.

— Следы пошел заметать? — скорее ответил, чем спросил Саша.

— А там Сарычев. А Лида с Раисой эту встречу на Эльбе прошляпили, — кивнул Прокофьев.

Сарычев не дурак, все понял, возможно, пошел за Васильковым, узнал, где он живет. А утром смотал удочки, вернулся домой, обхитрил Бордова, вышел на Василькова и как раз в тот момент, когда тот собирался бежать с деньгами. Прихлопнул дядю Мишу, забрал деньги и, чтобы отвести от себя подозрения, подставил его племянника. А ведь Сарычев отлучался куда-то из дома. Может быть, и лодку брал. А может быть, услугами такси воспользовался.

— Неужели Сарычев? — спросил Паша.

Прокофьев качнул головой, выразительно глянув на Герасимова. В камеру ему пора, и чем скорее он там окажется, тем лучше.

— А потом ко мне в кабинет! Оба!

Луковы увели задержанного, а Прокофьеву позвонили из дежурной части.

— Товарищ подполковник, тут к вам какая-то женщина просится.

— Завтра!

— Очень срочно, говорит. Перова ее фамилия.

Прокофьев и сам не понял, почему его всколыхнуло изнутри. Не вопрос, ему очень понравилась бухгалтерша Карамболя, ее необычные глаза проникли в душу, но разве он собирался влюбляться? Красивая, конечно, она, но сколько их таких было, и ни с кем он не заводил романа. И эта красотка не должна волновать его, и дело даже не в том, что он равнодушен к жене, а в собственном отношении к жизни.

— Пусть пройдет.

Прокофьев кивнул. Все правильно, пусть Перова приходит завтра, сегодня он просто не может принять ее. За окном ночь, а ему нужно еще с Сарычевым разобраться. Прокофьев нахмурил брови. Только сейчас он осознал, что уже разрешил пропустить Перову, и она уже идет к нему.

Он вышел в коридор и замер, увидев ее. Скромная улыбка, взгляд слегка встревоженный, но шаг спокойный, размеренный. Шелковый палантин с жизнерадостным рисунком, элегантный плащик, закрывающий коленки, изящные сапожки на тонком, но невысоком каблуке.

Прокофьев ощутил себя вдруг на цветочном поле, где запах мяты и дурманящего голову мака.

— Я, конечно, не вовремя… — вздохнула Перова.

Если раскаяние женщины может усилить ее очарование, то сейчас был как раз тот случай.

А раскаивалась Перова искренне. Время позднее, она прекрасно это понимала, осознавала и неуместность своего посещения. И еще в ней угадывалось удивление, смешанное с восторгом. А ведь она не ошиблась, думая, что подполковник Прокофьев работает допоздна.

— Но мне страшно идти домой!

— А мне домой идти некогда. — Прокофьев благодушно улыбнулся, давая понять, что ничуть не тяготится столь поздним визитом. — И все по той же причине.

— Хвойников? — осторожно спросила она.

— Он самый, — кивнул Прокофьев.

— О нем ходят ужасные слухи.

— Карамболь подозревается в убийстве человека. Мотив — личная обида. И это не слухи.

— Вы это серьезно?

Прокофьев ничего не сказал, просто сохранил серьезное выражение лица и открыл дверь, приглашая гостью в кабинет, забыв о том, что ждет подчиненных.

— Вы так набросились на него!.. — улыбнулась Перова, завороженно глядя на Прокофьева.

— Хорошо, что вы этого не видели, — кивнул он, закрывая за ней дверь.

— Ничего не было, ничего не видела. Вы уж извините меня!

— Дурная слава — удовольствие сомнительное.

— В том-то и дело!

Прокофьев указал на приставной стол, но Перова не хотела садиться, и он остался на ногах.

— Итак, я вас внимательно слушаю!

— Вы говорили о личной обиде… — замялась она. — Вот если бы вы предложили мне стать вашей любовницей, а я вам отказала, вы бы восприняли это как личную обиду?

Прокофьеву вдруг показалось, что