Слепой. Проект «Ванга» - Андрей Воронин

жест, Граф вытащил из ящика стола пистолет, плавно поднялся из кресла и на цыпочках бесшумно подкрался к двери. Грабовский отчетливо увидел, как его большой палец сдвинул вниз флажок предохранителя, а затем взвел курок. В данный момент экстрасенсорные способности Бориса Григорьевича помалкивали в тряпочку, но на всякий случай он вжался в спинку кресла и как можно дальше откинул голову, словно это могло спасти его от шальной пули.

Заведя руку с пистолетом за спину на тот случай, если в коридоре обнаружится горничная или портье, Граф повернул ручку и сразу же отступил в сторону, к стене. Дверь медленно открылась, и Грабовский со своего места увидел, что за ней никого нет.

– Что за черт? – пробормотал Граф, глядя на полиэтиленовый пакет, расцветка которого имитировала увеличенную пачку сигарет «Мальборо», стоявший на полу под дверью номера.

Он выглянул в коридор, покрутил головой во все стороны, убеждаясь, что там никого нет, и присел на корточки. Зачем-то потыкав в пакет стволом пистолета, он все так же, стволом, развел его края в стороны и заглянул вовнутрь. Затем молча спустил курок, поставил пистолет на предохранитель, засунул его сзади за пояс и, прихватив пакет, закрыл дверь.

– Что там? – с любопытством спросил Грабовский.

Вместо ответа Граф перевернул пакет и вытряхнул его содержимое на кровать. Из пакета первым делом выпала бутылка армянского коньяка в сувенирной картонной упаковке, а следом дождем посыпались купюры – судя по расцветке, местные, болгарские левы. Было их не так чтобы очень много, но и не мало – Грабовский, к примеру, в данный момент такой суммой не располагал.

– Это что, – с неуместной, судя по выражению лица Графа, игривостью спросил он, – подарок от поклонника? А может, от поклонницы?

Майор поднял на него невидящий, обращенный вовнутрь взгляд.

– Ага, – сказал он медленно. – От поклонника. В окошко погляди.

Борис раздвинул планки жалюзи как раз вовремя, чтобы увидеть, как давешний усатый деятель – тот самый, который устроил им встречу с Вангой и с которого Граф грозился спустить семь шкур, – садится в свою запыленную черную «Волгу». Дверца стукнула с ненужной силой, машина резко сорвалась с места и, волоча за собой густой шлейф пыли, бешено газуя, скрылась за углом.

Прежде чем обернуться, Грабовский немного помедлил, глядя в окно. Теперь до него дошло, что это за пакет. Усатый деятель просто вернул полученную от Графа взятку, постаравшись при этом избежать встречи с ними. Выглядело это, что и говорить, достаточно красноречиво.

Обернувшись, он увидел, что Граф, шевеля губами, сноровисто пересчитывает деньги.

– Вернул все до копейки, – закончив, сказал майор и хмуро взглянул на Грабовского. – Ты что-нибудь понимаешь?

– А чего тут понимать? – пожав плечами, сказал Борис.

Ему все было ясно.

Глава 9

Окончательно придя в себя, Глеб обнаружил, что стоит на маленькой пыльной площади. Место казалось смутно знакомым, но он не сразу сообразил почему. Потом в глаза ему бросилась вывеска кафе: «Под старой чинарой», и он понял, где находится.

В ушах стоял монотонный глухой шум, сердце бухало, как паровой молот, мысли путались, и Глеб никак не мог взять в толк, как он тут очутился. Солнце нещадно палило с безоблачного неба, в куртке было жарко, но снять ее Сиверов не мог, потому что там, под курткой, висел в наплечной кобуре пистолет – тяжелая семнадцатизарядная «беретта» с глушителем. Ремень резал плечо, кобура липла к мокрому боку сквозь пропотевшую насквозь ткань рубашки, и казалось, что именно это обстоятельство мешает ему собраться с мыслями. Во рту ощущался вкус спиртного, отдающего дубовой бочкой. «Виски», – сообразил Глеб, и в голове у него от этого немного прояснилось.

Ванга, помнится, сказала, что выпивать ежедневно граммов по пятьдесят чего-нибудь крепкого, по ее мнению, необходимо для дезинфекции организма. Это заявление рассмешило Глеба – наверное, поэтому оно ему так хорошо и запомнилось. А вот о чем еще они говорили, он, хоть убей, не помнил, хотя и догадывался, конечно, что знаменитая ясновидящая позвала его к себе не только для того, чтобы хлопнуть по рюмашке.

Он тряхнул головой, но это не освежило память. В голове творилось что-то невообразимое, там царил дикий кавардак, как будто по извилинам прошелся тайфун. Это состояние нельзя было назвать амнезией – Глеб чувствовал, что все его воспоминания при нем, только они перепутались, переплелись в запутанные клубки, как бабушкино вязанье после того, как с ним порезвился котенок, и разобраться в этой мешанине пока не представлялось возможным.

Краем глаза он заметил на темном фоне дверного проема несколько осторожно выглядывающих наружу голов. Когда он повернулся лицом к кафе, головы исчезли как по команде. «Ах да, – вспомнил он, – я же теперь местная достопримечательность. Еще немного, и детишки будут бегать за мной толпами, показывая пальцами и распевая какие-нибудь стишки собственного сочинения, пожилые толстухи начнут со мной здороваться и жаловаться на домочадцев, а туристы – фотографировать и снимать на видео. Учитывая специфику моей работы, лучшего просто не придумаешь».

Тут ему вспомнилось еще кое-что. Оказывается, там, в крохотной, три на четыре, комнатушке они, помимо всего прочего, говорили и о его работе. Естественно, старуха прекрасно знала, кто он такой, хотя в деталях разбиралась слабо – видимо, просто потому, что не хотела в это вникать. «То не добре, – будто наяву, услышал он глуховатый старческий голос. – Когда добрый человек творит злые дела – то не добре. Но ты про то не думай, парень. Ты как солдат на войне, ты – как огонь. Когда в лесу пожар и вода уже не помогает, огонь побеждают другим огнем, и тот огонь – ты. Там, – узловатый указательный палец поднялся вверх, указав на низкий потолок, – там тебя видят и все про тебя знают. Они только не решили пока, как с тобой поступить. Увидишь, – тут старуха беззвучно рассмеялась, окончательно спрятав незрячие глаза в складках морщинистых век, – они будут долго решать. А еще мне велели тебе передать…»

Глеб обнаружил, что на этом месте в его воспоминаниях зияет довольно большой пробел. Свободный конец пряжи, за который он начал было тянуть, опять застрял, затянулся в тугой узел, из которого тут и там выглядывали какие-то обрывки – что-то про слепоту, про то, что и сам он будто бы слеп, но