Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

Он выглядит таким глупым и уязвимым с этим торчащим впереди членом, который вроде бы и не принадлежит остальному стройному длинному телу с безупречной кожей, если не считать маленького красного шрама внизу живота. Я ничего не могу прочитать по его телу. Даже в своей наготе он остается загадкой. Я прикусываю губу и пытаюсь подумать о чем-то серьезном. Чезаре устраивается у меня между ног, поднимает мои юбки к талии и одним движением овладевает мною.

Это невозможно. Он слишком большой. Я разорвусь пополам. Боль резкая, глубокая, внезапная, но в каком именно месте болит, не знаю. Я стону, трясу головой, крепко зажмуриваюсь. И снова он меня не понимает, проникая все глубже в мое тело. Что-то меняется. Я выгибаю спину навстречу ему, превращаюсь вся в одно желание, жадное и неутолимое. Он содрогается, сдавленно стонет, уткнувшись мне в шею, и затихает. Я чувствую, как его кожа остывает, а я остаюсь, словно ребенок, которому предложили конфетку, но неожиданно отобрали, едва он за ней потянулся. Я глубоко дышу, приказывая сердцу биться ровнее. Мои ноги, обхватившие Чезаре поперек туловища, расслабляются и отпускают его. Вскоре он приподнимается на локте и пытливо смотрит на меня.

– Что-то не так? – Чезаре ждет, но я не знаю, как ответить, поэтому он приходит к собственным выводам: – Ты только теперь задумалась о последствиях? – Поддразнивая, он щекочет мне живот.

– Дело не в этом. Анджела говорит, нельзя забеременеть от первого раза.

Он смотрит скептически, но говорит лишь:

– Что тогда? – И тут до него доходит. – Я не доставил тебе удовольствия? Так-так. Что сказать в свое оправдание? Я слишком сильно хотел тебя, слишком долго мечтал о тебе, а тут еще болезнь сестры… Но оправдания тебе не нужны, да? – Чезаре гладит меня, обещая продолжение.

– Это неважно. – Это действительно неважно, потому что теперь я знаю, каково это – обладать властью. Я смотрю на его лицо, на морщинку между бровями, на нервно подергивающиеся губы и говорю себе, что в это мгновение мы с ним равны. Больше чем равны.

– Только не лги мне.

Я перебрасываю через его плечо спутанную прядь волос, дотрагиваюсь до кожи, покрытой испариной, и меня охватывает эфемерное мимолетное чувство, что мы с ним одно целое и я все могу понять.

– Нет, правда, – говорю я, – это неважно.

Видимо, убедившись, что я не лгу, Чезаре снова устраивается поудобнее на ложе из подушек. Притянув меня к себе так, что я лежу, слушая ухом его сердце, он говорит:

– В таком случае я расскажу тебе об Урбино. А когда закончу, мы будем готовы опять заняться любовью. И обещаю, в следующий раз я справлюсь лучше.

Во время рассказа он гладит меня по волосам, длинными неспешными движениями проводит рукой вдоль всей спины и задерживается на секунду у вершины ягодиц, а потом повторяет все снова.

– Ты помнишь, – таинственно начинает он, будто собирается рассказывать сказку, – как французы захватили Рим?

– Смутно. Я была тогда совсем маленькой. Иудеи собрали собственные добровольческие отряды и действовали довольно успешно. Французы, по-моему, почти не трогали нас.

– А мне тогда исполнилось девятнадцать. Я только получил кардинальское звание. У меня имелась докторская степень по каноническому праву, но не было меча. Хуан жил в Испании, Лукреция со своим мужем Сфорца – в Пезаро, Джоффре… Не помню, что там с Джоффре. Впрочем, он был в то время всего лишь ребенком. Так что оставались мы с понтификом и горстка старых священников. Нам пришлось спасаться в Сант-Анджело. Понтифик привел с собой также Джулию Фарнезе и мою мать. – Чезаре хохочет и начинает говорить тоном придворного сплетника, уговаривающего гостей посетить салон Фьямметты. – Представляешь? Бедный мастер Бурчард, отказавшийся покинуть Папу Римского в столь тяжелый час, совсем потерял голову, пытаясь рассадить за столом гостей по рангу. Джулия была в то время фавориткой, но, с другой стороны, мама была матерью его любимых детей. В общем, пока женщины стервозничали, а отец и другие кардиналы планировали, как им вступить в переговоры с Карлом, я наблюдал за его армией. Такого огромного войска в Италии прежде не видели. Они шли через Порто-дель-Пополо до глубокой ночи, и я ни разу не заметил, чтобы с ноги сбился хотя бы один солдат. А жерло у их пушки было размером с человеческую голову. С подобной армией даже тот слюнявый маленький урод мог делать все, что хочет. Знаешь, Виоланта, у меня руки и ноги начинали гудеть, пока я скрывался за толстыми стенами в ужасных комнатах Сант-Анджело, думая, чего бы мог добиться с таким войском. Я даже падал, путаясь в новом кардинальском облачении, и мать выговаривала мне за мою неуклюжесть.

Тронутая любовью к этому неловкому неприкаянному юноше, которого Чезаре описывает, я поднимаю голову и целую его.

– Это за что? – весело интересуется он.

– Просто так. Продолжай. Ты пока ни словом не обмолвился об Урбино.

– Ты нетерпелива. Спешить некуда.

– Нас скоро хватятся. Который, по-твоему, час?

Чезаре оценивает угол тени, меркнущей на кирпичном дворике.

– Тринадцатый, четырнадцатый. Хотя солнце за тучами. На чем я остановился?

– На том, что тебе выговаривала мама.

– Plus за change, – печально говорит он. – Да, так вот, ты, вероятно, знаешь, потому что это одна из тех сомнительных историй, которые про меня рассказывают, что одним условием ухода Карла, предложенных отцом, было отдать ему нас с Джемом в заложники, и тогда все будут вести себя хорошо. Учитывая то, что его люди успели натворить в Риме, да и в других местах, можно сказать, что это было все равно что запирать дверь конюшни после того, как лошадь убежала. Тем не менее это сделали. Я почти сразу спасся бегством. Мы с отцом заранее разработали план…

– Я знаю. Мы в школе часто об этом говорили. И тебя обсуждали. Подружки потому и пришли на мое крещение, что надеялись взглянуть на тебя хоть одним глазком. Но ты не появился.

– Ну, тогда я еще не знал, какая ты красавица. Ради тебя я мог бы прийти в церковь. – Чезаре приподнимает прядь моих волос и подносит к губам. Его пальцы сжимаются в кулак, он начинает тянуть меня за волосы и останавливается, услышав мое шипение, понимая, что причиняет мне боль. – Но они убили Джема, – говорит он бесстрастным и холодным тоном.

– Донна Лукреция утверждает, будто он умер от лихорадки.

– Его отравили, не сомневайся. Карл догадался, что мы с отцом спланировали мой побег, когда не нашел в моем багаже ничего, кроме камней и пустых коробок. Чтобы досадить понтифику, он решил лишить его денег, которые тот получал от султана на содержание Джема. Джем был силен, как слон, он бы не поддался так легко какой-то лихорадке.

– Ты очень его любил?

– Он позволял нам быть самими собой. Ты даже не представляешь, какая это редкость для таких людей, как мы.

Я думаю о себе, своей внешности и трех именах, о языке, на котором я иногда вижу сны, хотя больше его не понимаю. Я молчу. Хочу узнать, каков настоящий Чезаре, когда ничто не мешает ему быть самим собой.

– Входишь в его покои и словно попадаешь в сон. Он жил в подобии шатра, яркие шелковые полотнища свисали с потолка в виде парусов, а полов не было видно из-за подушек и серебряных подносов на маленьких витых ножках, полных сладостей.

Я смотрю на балдахин над нашими головами, мою кожу ласкает шелк и бархат, хотя иногда колются отдельные крошечные перышки. Вероятно, Джем сейчас наблюдает за нами оттуда, куда попадают после смерти мусульмане.

– У него всегда пахло ладаном, потому что он любил этот запах. Не пытался заискивать перед каким-то божеством, которому было на него наплевать. Учил нас варить лукум в бронзовом чане, подвешенном над костром, и уговаривал пить маковый настой. Тот, по его уверениям, содержал множество тайн, хранящихся в маковом зерне, и лишь тепло нашего нутра могло их освободить. Лукреция никогда не понимала, почему взамен нельзя просто вдохнуть аромат духов, хотя, разумеется, в духах нет никакой тайны. Я никогда не прощу французам то, что они убили Джема.

– Но ведь они твои союзники. И твоя жена француженка.

– Почему ты твердишь о моей жене? Да, она моя жена, а французы мне не союзники. Они мои инструменты, как и Испания. Расскажу тебе только одно о моем пребывании во Франции.

Сердце начинает тяжело биться, словно в груди моей кто-то орудует скалкой для белья. Я не уверена, что хочу услышать его рассказ о Франции.

– Когда я там был, то кое-что смекнул. Наверное, свою роль сыграл эффект расстояния, своего рода перспектива, если угодно. Я понял, что если Италия хочет добиться чего-то большего, а не просто быть игровым полем для испанского и французского королей, то она должна стать государством с собственным королем во главе.

– Тобой?

Чезаре пожимает плечами.

– Неважно. Дело в ином.

Он поворачивается ко мне лицом, глубже зарываясь в подушки, и я понимаю, финал рассказа не за горами: Чезаре снова готов для любви. Я обнимаю его и притягиваю к себе.