Цимес - Борис Берлин

мне ничего не отвечай сейчас и вообще не отвечай. Не надо ничего говорить и ничего обещать. Я пойму сама. Просто увижу. И все.

Она вытягивает гладкую загорелую ногу, смахивает с бедра невидимую песчинку и лениво произносит:

— А теперь, милый мой, не мог бы ты заказать еще один стакан того фруктового коктейля? Все время забываю название. Что-то птичье…

В детстве всем всегда хочется чего-то такого… чего-то невозможного, недостижимого. Иногда потому, что это есть у кого-то, а у тебя — нет. А иногда — просто потому, что хочется. Мне хотелось щенка и немецкую игрушечную железную дорогу.

Я знал, что никогда не получу ни того ни другого — мы жили… ну… небогато, и мне ничего не оставалось, как придумать способ усмирять свои желания, если уж никак невозможно их удовлетворить. Я клал на пол два стула ножками друг к другу, садился между ними и представлял себя в кабине самолета. Старый зонт с деревянной рукояткой заменял мне ручку управления, а педали… я прекрасно обходился без них. Я взлетал и поднимался на такую высоту, с которой и щенок, и железная дорога казались такими маленькими, что о них и думать не стоило. Вот сейчас бы мне эти два стула. А впрочем, не влезу ведь, не влезу, вырос… Не помогут они мне забыть о Кате. Невозможно. Потому что есть только одна женщина на свете, готовая на все именно ради меня. На все. Любовь? Да нет, какое там. Разве от любви умереть хочется? Ну, может, не то чтобы хочется, а не важно, лишь бы с ней, рядом.

Я скажу ей — после. Ну хоть еще один раз, один, и все. На веки вечные. Ее руки, ее губы, ее тяжесть, ее запах…

«Делай все что хочешь и не спрашивай — всегда…»

Ну, иди же ко мне.

И не все ли равно, что потом…

Она всегда плачет — чуть-чуть.

В тот крохотный, бесконечный миг, когда самое-самое… Говорит — от счастья.

Я хочу увидеть эти ее слезы. Еще раз…

Выпить их…

Вот — сейчас… сейчас… сейчас…

— Ка-а-ать-ка-а-а-а…

— Поздно, Катя, уже поздно. Слышишь?

— Что? Я задремала… Заснула я… Как хорошо, что ты меня разбудил, а не ушел, и все. Хоть я и ненавижу тебя провожать, но это все равно лучше, чем просыпаться одной. Засыпать с тобой, а просыпаться…

— Ты больше не будешь — так… Этого больше не будет, не может быть этого больше…

— Так и я о том же. Это же так просто — не уходить, и все.

— Все на самом деле просто, на самом деле. И не уходить — тоже. Все, что для этого надо, — не приходить…

— Как это — не приходить? Я не совсем… Ты… что ты хочешь сказать?

— Сегодня был последний раз. Совсем последний. Я больше не приду, Катя. Мы не увидимся. Мы — расстаемся…

— Мы рас… А-а-а-а… Ну да… я понимаю… я… мне… тогда что же, мне надо собрать твои вещи? Ой… Сейчас я встану, соберу… Подожди, сейчас…

— Какие вещи, Катя? При чем здесь вещи?

— Ну вот бритва твоя, зубная щетка… Еще тапки… Больше вроде ничего… Слушай, а может, пусть остаются, а? Когда ты вернешься, они будут тебя ждать. И я — тоже… То есть я, конечно, тебя забуду, кого-нибудь встречу, устрою свою жизнь наконец… Или не устрою? А лучше всего, знаешь что, познакомь меня с кем-нибудь из своих друзей… Вот было бы здорово, правда? Мы бы встречались в день рождения, на Новый год… Или просто так, изредка… Она все узнала, да? Узнала… Я бы тоже узнала, догадалась бы… Но кто — она не знает? Просто поняла, что на этот раз… Она умная, Тома твоя… Ривьера… Только я бы не стала это все… Привязывать тебя к себе — так… Я бы тебя убила. По голове бы ударила и… Все равно — чем. Слоником… Знаешь, раньше у всех на телевизоре стояли или на серванте… Семь мраморных слоников — вот таким. Нет — семью. Всеми семью слониками, чтобы наверняка.

Я всегда знала, — она ходит по комнате как слепая, натыкаясь на мебель, — всегда знала, что так и будет когда-нибудь. Зато как хорошо было, правда? Небесно. Ни у кого до нас так не было. Ты, когда другую женщину встретишь, ну — встретишь, ты не люби ее так. Люби ее по-другому, не как меня любил… Или вы всех одинаково любите? Нет, конечно нет. Не может быть. У меня раньше тоже были другие мужчины — до тебя. Я их не помню. И тогда не помнила. Я их забывала сразу, сразу — после. Еще до того, как за ними закрывалась дверь. А ты… Слушай, если тебе сейчас так же тяжело, как и мне, — мне тебя ужасно жалко, знаешь. А себя — нет. Я все равно с тобой буду. Еще не знаю как, но буду. Миленький, ты меня не слушай, ладно? Забудь, забудь все, что я сейчас говорю, — я безумна сейчас, я не должна все это говорить, мне молчать надо. Мне ведь сейчас все силы нужны, чтобы выжить и тебя спасти. Может, и зря, но я так хочу… А теперь