Жажда - Татия Суботина

— Ба, — насилу выдавила из себя сквозь сдавившие горло слезы, — прости, что не послушала. Обернулась.

— Давно простила, Мартуся. Разве могу я на свое золотце обиды глупые держать?

Мучавшие меня вопросы столпились, вступая в борьбу за первенство, что ранее озвучить, а что позже… От наплыва мыслей и эмоций я вновь растерялась, не зная за что ухватиться в первую очередь. А потом точно плотину прорвало, слезы покатились градом и стало по-настоящему страшно.

— Ба… — между всхлипами вырывалось из меня. — Ба! Ой, я дура! Он же сейчас… А я тут…! Как же так? Господи!

— Тш-с-с-с, — шептала бабушка. Притянув в уютные объятья, она прижала мою голову к своей пышной груди и стала нежно перебирать волосы, как часто любила делать в детстве: — Каждый волен ошибаться. Помнишь, как ты в школу только пошла? Разве получились у тебя сразу палочки и кружочки ровненькие, как учительница показывала? Вот и в жизни так, в чистовик не всегда без клякс и исправлений получается текст вписать.

— Это я виновата! — крик так и рвался из груди вместе с чувством вины, отчаянья и злостью на саму себя. — Я же его…

Замолчала, оборвав нелепые слова. От неожиданно колкой догадки, что чуть не сорвалась с языка, даже плакать перестала.

Что я его? Люблю?!

Пусть мысленно озвучила, а все равно стало страшно до чертиков. Да и разве любовь бывает такой? Непонятной, острой, пугающей и нелогичной? Разве приходит она так негаданно, молниеносно и без предупреждения захватывает тебя всего, словно варвар, спустившийся с гор?

— Он мне… — начала заново, пытаясь исправиться, горько всхлипнула и вновь остановилась, так и не найдя того, единственно правильного слова.

Нравится?

— Ну-ну, — продолжала баюкать бабушка.

— Не могу я без него! — наконец сдалась я.

Как призналась, так сразу и легче стало, словно тяжеленный мешок с плеч сбросила, перестав таскать за собой, как на аркане.

— Как же я? Что же это? Все вот так и закончится, буля?! Что мне делать? Как мне исправить все?!

— На что ты готова пойти, ради спасения мужа, Марта? — серьезно, даже мрачно, спросила вдруг бабушка.

Этот вопрос прошиб меня, точно электричеством, от кончиков пальцев и до макушки. Я вскинула голову, заглядывая в морщинистое лицо бабы Стаси.

Через нее сейчас на меня, показалось, смотрела необъятная Вселенная.

— На все, — даже не задумываясь, дала ответ я.

— На все, это серьезно, — уголки ее губ поползли вверх, но глаза оставались серьезными, холодными и беспристрастными. — Так ли на все?

Я отодвинулась и упрямо вздернула подбородок, всем своим видом показывая, что от своего заявления не отступлюсь.

Бабушка кивнула:

— Хорошо, дитятко. Знаю, чем помочь твоему суженому можно. Силу он свою тебе отдал, не ожидал, что не сможет в объятьях удержать, пока восстанавливаться будет. Ты у меня резвой козочкой оказалась, раз! — и ускакала в ночь. Он и опомниться не успел.

— Ну, бабушка! — скривилась я, опять чувствуя жгучую волну вины.

— Запомни: вместе — вы сила, а порознь… Помнишь присказку про прутики? Если вместе сложить — никто не сломает, а вот по отдельности переломить труда не составит. — Она задумчиво почесала подбородок. — В схватке даже зверю любому силы нужны, вот их тебе и надо ему вернуть, Мартуся.

— Я согласна. Как?

Баба Стася покачала головой:

— Ишь ты, быстрая какая! Погодь, пока не знаешь всех условий и последствий.

— Мне все равно.

Бабушка с кряхтением поднялась на ноги и прошаркала к печке. Достав глубокую миску налила туда воды и поставила на пол передо мной.

— Всему есть своя цена, дитятко. И за это тебе придется расплачиваться собой.

Я непонимающе нахмурилась:

— Как это?

Баба Стася вынула из кармана широкой юбки большие ножницы. Блеск от серебряных лезвий оттенял ее пальцы синевой.

— Чтобы Данила твой смог побороться за жизнь на равных, придется тебе часть себя отдать. Знай, — она понизила голос до шепота, который вдруг прозвучал в этой неестественной тишине зловеще, — эту потерю никогда чувствовать не перестанешь. Свыкнешься, забудешь, но черноту вокруг сердца ощущать все равно будешь. Часть, что отдашь, не восстановится, а если вздумаешь долгое время вдали от мужа быть — совсем худо будет. Опустеешь, девочка.

Я не знала, как именно течет время здесь… В мире сновидений? Но подсознательно понимала, что там, в реальности, счет пошел, ни на минуты, а на секунды.

— Я согласна! — Нетерпеливо вскрикнула.

— Тогда отсекай.

— Что?

Она протянула ножницы:

— Волосы режь, Мартуся, да покороче.

Несмотря на былую решительность, пальцы подрагивали, ножницы оказались холодными и тяжелыми, но отступать я не собиралась.

Кое-как собрав волосы одной рукой в неряшливый хвост, я поднесла ножницы к его основанию.

— Над миской режь, внученька. Смотри, чтобы не попадало, — подсказала бабуля.

Сама она держала в руках пучок каких-то трав, ожидая совсем рядом. Ее присутствие и незримая поддержка, словно вливали в меня силы.

— Думай о муже и отсекай от себя силу.

На секунду прикрыв глаза, я представила Данила прямо перед собой и, набрав побольше воздуха, решительно чикнула ножницами. Волосы упали точно в миску, не рассыпавшись, как и просила баба Стася.

Глаза защипало.

Ощущение было такое, будто от меня урвали большой кусок, жадно, неаккуратно и больно.

Голова закружилась, но, как ни силилась, я не могла распрямиться и отвести взгляд от миски. Ведь точно помнила, что через прозрачную воду просматривалось эмалированное дно! Сейчас же вода выглядела темной, как агат, и покрыла волосы полностью, точно спрятав их под темной вуалью. А еще меня откуда ни возьмись посетило чувство дежавю, словно не в миску смотрела, а в темные воды озера вокруг острова заблудших душ.

Боковым зрением я уловила, как бабушка подожгла пучок из трав.

Громким шепотом проговаривая молитвы, она принялась окуривать меня сладким дымком, что испускали травы, водя руками вокруг тела, будто бы пыталась соткать невидимую сеть.

В воздухе разлился насыщенный запах чабреца. Он, казалось, проникал в каждую мою клетку, пытаясь заполнить ту зудящую пустоту в груди, что сейчас причиняла дикую боль.

Глаза Данила так и мерещились всюду: на внутренней стороне век, в темных водах, в отражении. Не знаю, сколько это состояние продлилось, но напряжение покинуло меня только тогда, когда в миске все вспыхнуло золотыми искрами, вода испарилась, а я смогла отвести взгляд, точно освободившись из невидимого плена.

— Вот и все, внученька, — приласкала улыбкой бабуля. — Вот и все.