Антология современной словацкой драматургии - Иван Буковчан

РЕУЛ. Он неприятный.

ЛЮЦИФЕР. Он боится человека. Заигрывает с ним, обещает, обещает — а что обещает? Вечную жизнь на небе, хотя и сам не знает, есть ли вечная жизнь…

РЕУЛ. Вечность же еще не прошла. Набожные люди, слыша слово «вечность», падают на колени, хотя не могут себе ее представить. Он и Еву вспоминал?

ЛЮЦИФЕР. Все время возвращается к этой истории. Это я-де подговорил Еву и Адама попробовать плод запретного дерева. Спрашиваю: а что бы случилось, если бы они сами до этого додумались? Что бы изменилось? Я сказал ей: «Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum». «Будете как Боги, знающие добро и зло». Здесь есть словечко «как», я же не сказал, что они будут самими богами.

РЕУЛ. У Евы не было чувства юмора.

ЛЮЦИФЕР. Он ведь сам утверждал, что создал их по своему образу и подобию, то есть они такие, как Он. «Как»! Я никого не обманывал.

РЕУЛ. Да, а почему ты шепнул им, что они будут как Бог, почему не как ты?

ЛЮЦИФЕР. По крайней мере, когда он выгнал их из рая, они узнали, что существуем и он и я — Сатана-Люцифер. Я освободил их. До сих пор люди несут в себе код первородного греха: они способны грешить. Что это была бы за свобода, если бы они не смели, не желали.

РЕУЛ. Я думаю, Ева больше всего желала Адама. Ведь потому она и сорвала для него это яблоко.

ЛЮЦИФЕР. Ты меня уже утомил. Хватит болтовни. Возьмемся за дело. Ты знаешь Словакию, страну весьма набожную?

РЕУЛ. Словакия… Словакия… Знаю! Там как раз вывелась новая разновидность богачей, которые еще не знают, что эксплуатация — это наука, и потому сосут кровь из тех, кто уже и так высосан, а таланты, которые на самом деле можно было бы эксплуатировать, мотаются по всей стране и брюзжат за столиками кафе и пивных.

ЛЮЦИФЕР. Но в конце концов все и так договорятся.

РЕУЛ. Ни наркотики, ни убийства, ни грабежи… Ничего чрезвычайного, всё на среднем уровне.

ЛЮЦИФЕР. Но все же я заметил там одну чрезвычайно набожную, пухленькую, аппетитную женщину. Работы с ней будет много, поскольку она молится каждый день. Она всю жизнь сходила с ума по мужчинам, но так и осталась девственницей. Ей попадались одни монстры, которые не в состоянии были оценить не только ее душу, но даже и тело. Она в целом положительная, а потому подходит для ада.

РЕУЛ. Понимаю, для нее достаточно будет какого-нибудь классического греха — например, кого-нибудь убить или ограбить.

ЛЮЦИФЕР. Эта вряд ли кого-нибудь ограбит, ведь у нее денег куры не клюют. Сейчас это, наверно, самая богатая женщина в Братиславе. Она унаследовала огромное состояние. К ней наверняка присосется множество паразитов.

РЕУЛ (не понимает). И что?

ЛЮЦИФЕР. Она набожная, миловидная, пухлая, соблазнительная. Любит молиться Деве Марии.

РЕУЛ. Уже понял. Тебя раздражает то, что она девственница.

ЛЮЦИФЕР (смотрит на него строго, после паузы). Даю тебе еще одну информацию: эта богачка думает, что у нее есть три дочери.

РЕУЛ. Она параноик?

ЛЮЦИФЕР. Не в этом дело. Ее бред вполне безобиден. Эта ее идея коренится в предрассудках сильной веры. Она никому, себе в том числе, не наносит вреда. Даже наоборот.

РЕУЛ. Должен обратить твое внимание на возможные проблемы с правосудием.

ЛЮЦИФЕР. Какие?

РЕУЛ. Раз она больная, можем ли мы забрать ее в ад?

ЛЮЦИФЕР. А кто на Земле здоров? И кто это решает? Сейчас все-таки не времена Просвещения, когда у власти были некие гуманисты, придумавшие, что больных нужно освободить от ответственности, от пут, кандалов и прочего. Именно больным в аду лучше всего.

РЕУЛ. Почему только больным?

ЛЮЦИФЕР. Да, ты прав. Больные, здоровые — все утратят здесь иллюзии, примут боль как вечный свой удел, со временем привыкнут к ней и будут более или менее довольны. Поскольку они знают, что отсюда не выбраться, им намного лучше, чем той горстке на небе, которая все время дрожит, не зная наверняка, останется ли она там действительно навеки. На небе живут в постоянном напряжении, лицемерии и скуке. Здесь тоже чертовски скучно. С тех пор как наше первое поколение восстало против Яхве[51], нет больше никаких падших ангелов. Одна шваль, идиоты, кретины, мутанты, ущербные человеческие экземпляры попадают сюда ко мне. Одни слабаки, которые и пары лет не в состоянии выдержать наши тяжелые нагрузки, наш суровый режим, а главное — свободу грешника. Я даже подумывал о том, не лучше ли заполнить ад животными и заключить с Богом вечный мир. Но не медли. Можешь приступать.

Возле ЗИТЫ стоят кучкой ее дочери — АНИЧКА, ЗУЗКА, МАРТА.

ЗИТА. Ну, я пошла.

МАРТА. Мы пойдем с тобой.

ЗИТА. Это невозможно. В мире полно плохих людей, которые только того и ждут, чтобы вас обидеть.

АНИЧКА. Мамочка, а тебя они не обидят?

ЗИТА (помолчав). Не знаю.

МАРТА. Возьми нас домой, к себе.

ЗИТА. Я вас люблю, девочки, но…

ЗУЗКА. А тут нас не любят.

МАРТА. Тут мы никогда не выйдем замуж. Кто нас заметит? Как бы мы ни наряжались.

АНИЧКА. Тут только раз в году бывает бал, но каждому надо быть в маске. А кто тебя в маске заметит?

МАРТА. А ведь мы такие красивые. Только врачи иногда осматривают нас голыми, но что с того.

ЗУЗКА. Иногда иду к врачу — а там женщина. Осмотрит нас, и мы идем по палатам.

АНИЧКА. Пришел один новый врач, но не женский. Я сразу пошла на осмотр. А он совсем не раздевает.

ЗИТА. Ты была больна?

ЗУЗКА. Я для профилактики тоже была на осмотре, но он до меня даже не дотронулся. И в рот не заглянул, а я хотела деревянную лопаточку. Лопаточку он мне дал, но не использовал ее.

МАРТА. И купаемся мы почти каждый день. А духи у нас отобрали, сказали, что наша соседка их выпьет.

ЗИТА. Эти французские духи у вас отобрали? Они же стоили кучу денег.

АНИЧКА. Их в сейф спрятали. А сестричка ими пользуется. Так сильно надушилась, что от нее прямо воняло.

МАРТА. Здесь одни больные, калеки, иногда только приходит выступать этот… правда, он, говорят, ужасный пьяница и не собирается жениться.

ЗУЗКА. Этого я бы не хотела в мужья, у него точно СПИД. Ты заметила, какие у него глаза и пятна на руках? Это СПИД.

АНИЧКА. И у вахтера СПИД.

МАРТА. Я бы тут не стала общаться ни с одним мужчиной. Настоящие мужчины сюда не попадают. Всё какие-то отбросы.

АНИЧКА. Такие старички любят только потрогать, пощипать, на грудь твою пялятся, по заднице шлепают.

ЗУЗКА. Это они с голоду. Ужином не наешься, выпьешь пива, и сразу тебя общаться тянет.

МАРТА. А этот Фирасек, кажется, его Фирасек зовут, спросил: «Барышня, почему вы носите бюстгальтер?»

ЗУЗКА. Это был тонкий намек.

ЗИТА. Господи, сколько лет мы с вами знакомы, но мне ни разу в голову не пришло, что вы — зрелые женщины на выданье. С этим нужно что-то делать. Я получила в наследство большое состояние. До самой смерти можно не работать. Бог благословил меня таким богатством, и я направлю его на дела, угодные Богу…

МАРТА. Мамочка, дорогая, хорошо бы мы у тебя жили, ходили бы на концерты в длинных платьях…

АНИЧКА. Или одни на пляж, в купальниках…

ЗИТА. Не знаю, как бы вам у меня понравилось.

ЗУЗКА. Мамочка, дорогая, директриса нас наверняка отпустит. У нее же больше места будет. А мы себя хорошо вести будем. Я была на концерте всего два раза в жизни. Туда ходят красивые мужчины.

АНИЧКА. И я была раз на концерте. Восхитительный дирижер. Ужасно красивый, мы его сзади видели, он только иногда лицом поворачивался. Не представляю, как может народиться такое великолепие. Только палочкой махнул, всё сразу загудело, будто гром прогремел, все сразу заиграли, а у дирижера волосы на лицо упали…

МАРТА. Он ужасно переживал.

АНИЧКА. Такое вот было исполнение.

ЗУЗКА. А мне и в лес хотелось бы сходить.

АНИЧКА. К роднику. Мы бы там наверняка какое-нибудь лесное животное увидели.

ЗУЗКА. В лесу — даже оленя.

МАРТА. Он на полянке пасется, во всем своем великолепии красуется. Рога торчат, как дерево.

АНИЧКА. Иногда он на полянке со всей семьей, с женой и с детьми, с маленькими оленятами, они еще молоко сосут. А вы слышали, как олень ревет? (Ревет, подражая оленю.)