Пятнадцать псов - Андре Алексис

забытый сон. Это было утешением. Потом они ехали в машине, и это напомнило ему о Киме, что тоже было утешением. И Принц позволил себе утешиться: на его настроение почти не повлияли запахи ветеринарной клиники, хотя он знал, что это – запах мыла, химикатов, других животных – почти наверняка было концом.

За мгновения до смерти Принца можно было бы объявить, что Аполлон выиграл спор, что ни один из псов не умер счастливым, что они ушли такими же, если не более несчастными, чем люди. Тихо лежа на металлическом столе, слишком слабый, чтобы противиться, Принц сокрушался, что язык его исчезнет. Но когда люди вокруг него приступили к делу, в памяти вдруг всплыло одно из последних стихотворений. Он слышал его в своей голове так, словно кто-то читал его, словно оно было вовсе не его. В этот самый момент Принца вновь поразила мысль о том, как прекрасен его язык. Да, конечно, если он и впрямь оставался последним из стаи, печально, что ни одно живое существо больше не услышит этот язык. Но как же невероятно, что ему – совершенно заурядному псу – было позволено его выучить. Принц не исследовал глубины языка, он чувствовал их. Псу пришло в голову, что ему был дан великий дар. Более того, этот дар было невозможно уничтожить. Где-то, внутри какого-то другого существа, его прекрасный язык существовал как обещание будущего, как семя. Он прорастет вновь. Принц был уверен в этом, и эта уверенность придавала ему сил.

И так, вопреки всем ожиданиям, Принц воспрял.

Иными словами, когда смерть пришла к нему, он был счастлив.

Пока Принц лежал на операционном столе, Аполлон и Гермес сидели в баре «Пшеничный сноп».

Когда речь зашла о псе, Аполлон проговорил:

– Хорошо. Я признаю свое поражение. Это создание умирает счастливым. Очень поучительная история.

– Нет-нет, что ты, – отозвался Гермес. – Два года у меня в услужении – вот это будет поучительно.

– Ты ведь не забыл, что задолжал мне десять? Мой проигрыш только слегка уменьшает твой срок.

– Ко мне вернулась удача, – заявил Гермес. – Я это чувствую.

– Вот именно, что удача, – кивнул его брат, театрально пеняя на несправедливость пари.

Впрочем, он протестовал не всерьез. Да, его раздражало, что он был жесток по отношению к одному из своих, что проиграл брату из-за поэта, но, право же, это дело случая, кто умрет счастливым, а кто нет. Поэтому-то они с Гермесом и спорили на результат.

Бармен, благоговейно смотрящая на них молодая девушка, подошла к братьям, склонив голову, не в силах взглянуть богам в глаза.

– Я могу что-нибудь еще для вас сделать? – спросила она. – Что угодно. Почту за честь.

– Мне понравился этот «Лабатт[7]», – сказал Аполлон. – Принеси мне еще один.

– Тебе понравилось? – поинтересовался Гермес. – Это же впустую потраченная вода.

– Филистимлянин! – бросил Аполлон, и братья рассмеялись.

Он продолжал:

– Все было бы иначе, надели мы этим так называемым разумом кошек.

– Все было бы ровно так же. Что надо было бы сделать, так это наделить человека интеллектом и способностями собаки.

– Мне все это порядком надоело, – сказал Аполлон. – Давай сменим тему.

Они толковали о своем, об олимпийском, но потом сам же Аполлон вернулся к прерванному разговору:

– Интересно, что было бы, если бы мы дали одному из этих существ свой язык?

– Наш язык? – переспросил Гермес. – Ни одному смертному не под силу выучить столько оттенков молчания.

– Я не сказал «научить», я сказал «дать».

– Ты слишком задержался на земле, – ответил Гермес. – Пойдем домой. Гефест должен мне часть своего выигрыша.

– Иди, – отозвался его брат, – я побуду здесь еще немного.

Когда Гермес вышел из бара, небо было окрашено в розовый. Рядом с ним, на светофоре у перекрестка Кинг и Батерст, остановился автомобиль, музыка из него орала так громко, что сотрясалась вся машина. Водитель сидел совершенно неподвижно, не считая указательного пальца правой руки, который постукивал по рулю в такт.

Что можно было сказать об этих существах на самом деле? Гермес знал бесконечно больше, чем человек за рулем. Он знал о водителе больше, чем тот знал о себе. Гермес знал больше него о каждом человеке, насекомом или животном, с которыми водитель когда-либо вступал в контакт. Помимо знаний, он также обладал силой, недоступной пониманию ни одного из смертных. Если бы он захотел, то мог бы раздавить машину или целый квартал, где она стояла. Если бы он захотел, он мог бы сломать один из пальцев человека за рулем или вырвать волосок с его брови. Он мог дать ему все – а мог все забрать. Несмотря на всю «человечность» или «достоинство» этого существа, или с наличием чего там они себя поздравляли, человек в машине был песчинкой в мире бога.

И все же между ними лежала пропасть, которую бог не мог преодолеть несмотря на свое могущество, знания и хитрость, – смерть. По одну сторону пропасти – боги. По другую – эти существа. Гермес мог представить себе, каково это – быть смертным, не больше, чем люди могли понять, каково это – обрести бессмертие. Именно эта разница завораживала его и заставляла вновь и вновь возвращаться на землю. Смерть была краеугольным камнем тайной любви богов к людям. Смерть была в каждой клетке тела этих существ. Она была сокрыта в их языках и лежала в основе их цивилизаций. Смерть можно было услышать в звуках, которые они издавали, и увидеть в их движениях. Смерть омрачала их удовольствия и освещала отчаяние. Будучи одним из тех, кто страстно желал смерти, Гермес находил землю и населяющих ее существ занимательными, а временами, возможно, даже и достойными тех глубоких чувств, которые он к ним испытывал. Именно это «чувство», природа которого превосходит возможности языка или человеческого понимания, удерживало Гермеса – да вообще всех богов – от уничтожения смертных.

С одной стороны – власть, с другой – любовь.

Загорелся зеленый. Машина сорвалась с места, и Гермес незаметно поднялся над городом. На юге лежало светло-лиловое озеро. Над водой плыли воздушные, белые облака. Мысли Гермеса обратились к Принцу. Как странно, что настолько проницательное существо воображало, будто смерть языка будет означать смерть его поэзии. Для бессмертных всякая истинная поэзия существовала в вечном настоящем; вечно новый, ее язык не умирал. Однажды произнесенное, стихотворение Принца будет жить вечно. При мысли о псе Гермес почувствовал удовлетворение. И в порыве великодушия бог переводчиков вознаградил Принца за его искусство и его невольное служение.

Душа Принца, почти полностью покинувшая тело, ненадолго вернулась в