Остров Безымянный - Юрий Александрович Корытин

достижения глобального результата – восстановления естественного хода истории; необходимая, а потому и неизбежная плата за возвращение на путь «цивилизованного» развития. А австрийский дом и лондонская школа его сына в этом случае – справедливое воздаяние за приложенные личные усилия для достижения разворота страны к прогрессу и демократии.

Но если закрадывается сомнение, если что-то сохранилось в душе от того третьеклассника, остаётся единственный способ защиты собственной психики – преисполниться высокомерным презрением к простому народу и с гонором польских шляхтичей объявить его быдлом, чернью, толпой, неспособной осознать собственные интересы. И упиваться своим реальным или мнимым превосходством над серой массой.

Так действовали властные элиты во все времена. Видимо, есть что-то в человеческой природе, препятствующее угнетению ближнего. Поэтому надо убедить себя, что этот «ближний» никакой тебе не ближний и даже не дальний. Он не может сравниться с тобой интеллектуальными и моральными качествами, не сопоставим по уровню культуры и вообще стоит ниже на эволюционной лестнице, и в силу этого самой природой предназначен быть твоим слугой, а не равным тебе. Для обоснования своего превосходства годится всё – происхождение от благородных предков, принадлежность к «избранному» народу, «высшей» расе или просто цвет кожи. Эту линию можно проследить на протяжении всей истории человечества. В Древнем Риме патриции с презрением относились к «говорящим орудиям», сейчас «креативный класс» и «творческая интеллигенция» – к «двуногим особям». Термины изменились, а подоплёка осталась той же самой.

Вот и Вадим пытается доказать себе – прежде всего именно себе, и лишь во вторую очередь всем остальным – что всё было сделано верно. Что причина всех бедствий заключается в том, что страна у нас неправильная: и история у нас слишком кровавая, и традиции государственности азиатские, и взгляды на богатство не протестантские. Более того, и народ наш неправильный. А потому его предназначение – быть не господином собственной судьбы, а слугой более цивилизованных наций. А ещё лучше – растаять в сумерках истории и не мешать строить демократическое общество.

Для меня подобные взгляды хуже фашистских. Хуже – потому, что высказываются своими и изнутри подрывают нашу способность к сопротивлению. Я не ожидал такого от своего партнёра по бизнесу, которого, казалось бы, неплохо изучил. Но сегодня он раскрылся и открыл мне глаза.

Впрочем, почему, собственно говоря, я считаю, что наши с Вадимом пути разошлись только сейчас, возле дома Валеева? На самом деле всё было предопределено гораздо раньше, ещё в детстве. Я так и вижу, как интеллигентная мама говорит ему: «Вадичка, у этого мальчика отец шофёр. Ты с ним не дружи. Он ничему хорошему тебя не научит. Ты лучше подружись с мальчиком из соседнего подъезда, у него папа профессор и вся семья культурная». А я воспитывался в другой среде. Дом наш был «заводским», то есть, построенным для своих работников заводом, на котором работал мой отец. Рядом стояли еще две такие же «заводские» пятиэтажки. Поэтому моими дворовыми друзьями были в подавляющем большинстве дети рабочих. Некоторые из них, кстати, получили высшее образование, стали хорошими специалистами, но, правда, не разбогатели.

Никогда я не испытывал чувства превосходства по отношению к своим товарищам, и сейчас не испытываю. Несмотря на то, что многого в жизни достиг, не ощущаю своей принадлежности к элите. Противное слово – «элита»! Показательно, что в СССР оно не было в ходу. Деление людей на «чистых» и «нечистых» – спесивых аристократов и плебеев, заносчивых дворян и смердов, высокомерную элиту и электорат всегда означает только одно: кто-то хочет жить за счёт других. И этот «кто-то» должен убедить себя в том, что своими привилегиями он пользуется по праву, ведь он не такой, как все, он умнее, талантливее, нравственнее, из хорошей семьи и так далее – ну, хоть чем-то выше остальных! Поэтому люди, ощущающие себя элитой народа, неизбежно станут презирать его.

Не хочу быть с теми, кто презирает страну, в которой родился, и народ, к которому принадлежит. С теми, кто мается от отсутствия возможности продать Родину, да подороже, а на вырученные деньги умотать к тёплому морю. Их мало, но благодаря доступу к информационным каналам они обладают непропорциональным влиянием: как шутил мой друг Кузя, в автобусе, битком набитом людьми, даже один-единственный пакостник, обожравшийся «музыкального» – горохового супа, может легко испортить общественную атмосферу. Мне не по пути с теми, чья идеология – нелюбовь к Родине. Мне чуждо их неприятие всего, связанного с Россией-СССР – истории и свершений, героев и легенд, культуры и традиций, песен и плясок.

Вот тут мы расходимся с Вадимом. Сегодня я понял, до какой степени ему нестерпимо жить в нашей стране. Честное слово, по-человечески я даже готов его пожалеть. Впрочем, он всегда говорит про эту страну и этот народ, как бы брезгливо отстраняясь от них. Я, в отличие от него, не отделяю свою судьбу от судьбы моей страны и моего народа. Эта связь составляет часть моей личности. Уехать из страны – это всё равно, что умереть, перестать жить в своём нынешнем качестве и где-то далеко-далеко стать совсем другим человеком, не тем, что сейчас. Но я не хочу умирать, терять своё прошлое, свою личность, друзей и окружение и возрождаться в виде «цивилизованного налогоплательщика» чужого государства. А потом вечерами смотреть исключительно отечественные телеканалы, ходить в «русские» магазины и постоянно вращаться в кругу таких же русскоязычных беглецов, как сам, в общем, устраивать себе в какой-нибудь Канаде «маленькую Россию», зачем-то предварительно расплевавшись с большой. Для меня это абсолютно неприемлемо. Пусть даже в нашей стране жить станет совсем невмоготу, я всё равно не уеду с Родины. Просто потому, что не смогу жить вдали от неё…

…До дома Клавдии я добрёл абсолютно протрезвевший, но на душе и в организме было противно, как с самого жуткого похмелья.

Глава 11

Утром я проснулся, ощущая отвратительную сухость во рту и оставшиеся со вчерашнего вечера вкусовые ощущения. Ладно, если бы ещё ничего не помнил из случившегося, так нет же, сразу всё вспомнил! И настроение окончательно испортилось.

Сон меня совершенно не освежил. Говорят, что во сне мозг упорядочивает информацию, отсеивая ненужное и тем самым облегчая понимание ситуации. Но что-то я не чувствовал, что ночной сон уменьшил сумбур в голове, вызванный событиями, случившимися со мной на Острове. Прав был старый учитель Букашка: для того, чтобы сделать открытие во сне, надо быть Менделеевым.

Изменить что-то во вчерашних событиях было не в моих силах, но против похмельного синдрома я знал испытанное народное