Мастер побега - Дмитрий Володихин

Тари посмотрела на него с ухмылкой.

– Трупово, комиссар. В предтрупном состоянии парня звали Скелетом. От него тебе досталась шинель, тряпки, кроме исподнего, и кисет с табаком, который я конфисковала по законам военного времени. От себя самого ты унаследовал офицерские штучки-дрючки из хрустящей кожи, бинокль, планшет. И еще целую кучу рваного тряпья, всё в крови. Годится оно только на одежки для огородного чучела. Тебе оставили револьвер с полным барабаном, но его я от греха убрала подальше, пока ты тут метался в бреду…

Она достала из шкафа старую шляпную коробку, вынула оттуда «принца» и положила на стол.

– По нынешним временам ты богатый человек, комиссар.

– Меня зовут Рэм.

Медсестра проигнорировала его слова.

– А… Заяц? Скелет?

Она нахмурилась, припоминая.

– А! Разумеется. Тут, знаешь ли, комиссар, – она выделила голосом последнее слово, – смотря о чем говорить. Если ты телом Зайца интересуешься, то оно, вместе с телом Скелета, равномерно распределено между желудками тех четырех свиней, которых ваше доблестное командование еще не отобрало у одного моего соседа Мне нужны были дрова, а ему корм для скотины, и мы отлично нашли общий язык. Если же ты говоришь о том барахле, которое твои мужественные соратники содрали с Зайца, то оно принадлежит мне. Его обещал мне твой старшой. В уплату. Чтоб я позаботилась о погребении обоих павших… соотечественников. Массаракш, как мне нравится эта возвышенная речь! Так вот, полагаю, моими стараниями вопрос о погребении закрыт. Все по-честному.

Рэму захотелось было сказать женщине: «Как же могли вы так с ними поступить? Ведь до чего не по-людски – кормить свиней человечиной!» Но желание выметнуть «возвышенную речь» ей в лицо, ворохнувшись, сошло на нет. Наверное, на несколько мгновений он закаменел лицом. Тари с ехидцей наблюдала за ним и не без удовлетворения кивнула, заметив это. Но… суть упрека явно принадлежала другой реальности. Той, которую выдрали с корнями из почвы и бросили гнить на помойку. Или той, которая когда-нибудь воцарится между людьми, если они смогут отойти от смертоубийства, посмотреть друг другу в глаза и немо простить себя и других. Все замараны, никто не уцелеет чистеньким И лучше бы всем надолго забыть, какими они были, когда по равнинам Империи прокатывалась громовая колесница гражданской войны. Потом, через много десятилетий, ученые мужи из новых академий и университетов, каких ныне и в планах еще нет, откроют правду, ужаснутся и задумаются: да стоит ли говорить обо всем? Но даже если и скажут – скажут, скажут обязательно, всякий историк хочет истины, если он не полное дерьмо! – к тому времени истина будет представлять чисто академический интерес От нее если и станет больнее, то не намного, не смертельно. Ту боль, остаточную, как-нибудь переживут.

И потому сейчас, за несколько поколений до будущего, Рэм ответил женщине с тою же ухмылкой, что играла у нее на губах:

– Ну, раз у вас тут такой обычай хоронить…

Она нервно отвернулась. А потом заговорила по-деловому, спокойно:

– Я больше не стану кормить тебя из ложечки. Ты лежишь третий день, за тобой должны бы уже прийти твои эти… – она то ли пожалела бранного слова, то ли не нашла соответствующего. – Короче говоря, пора вставать на ноги.

Рэм осторожно ощупывает грудь, плечо, бедро. Ему очень повезло. Ни одна из ран не загноилась. И еще последние несколько суток он провел в тепле. Теперь Рэм крепко должен этой злой некрасивой женщине: она вытащила его с того света, притом сам он не больно-то ей помогал.

– Я хочу сказать… спасибо. Я твой должник.

В ответ – хмыканье, полное хорошо выдержанного презрения. Будто Рэм сначала ее изнасиловал, а потом поблагодарил за качественные услуги.

Он встает с кровати, металлическая сетка скрипит под ним холодной ржавью.

Больно! Все еще очень больно в ноге. В плече – ерунда, почти не чувствуется. А грудь смертельно хочется расчесать, зуд нестерпимый. Слабость подкатывает к горлу, голова кружится. Но это не беда Рэм может держаться на ногах, может ходить. Реальность он воспринимает словно бы через прозрачную, но чуть мутноватую слюдяную пластинку. Так бывает с людьми, которые находятся ровно посередине между болезнью и здоровьем. И еще с теми, кто очень устал.

Тари опять поворачивается к нему:

– Осторожно! Не надо резких движений, а то опять закровит… – она подтаскивает к Рэму стул и ставит так, чтобы ему удобно было сесть.

«Любопытно… Ненавидит нас и меня заодно со всеми, а вот как только поставила человека на ноги, сразу стало его жалко. Я – ее достижение. Конечно, меня жалко».

Он опускается на стул, осторожно отставляя ногу, лелея ту самую неприятную дыру в бедре, которая то и дело стегает его болью. Улыбается медсестре.

– Как новенький…

Женщина кивает. Ей нравятся слова Рэма, хотя она изо всех сил старается не выдать себя.

– А теперь, комиссар, давай-ка прямо на стуле попробуй развернуться к столу. Или ты думаешь, я буду стол разворачивать к тебе?

Рэм осторожно, в несколько приемов, сдвигает стул. За несколько суток, прошедших с тех пор, когда на него посыпался град спасительных пощечин, Тари «кормила его из ложечки» всего три или четыре раза Рэм очень много спал, очень мало двигался и совсем уже редко пытался заговорить с нею. Сил не было. Явь легко смешивалась с бредовыми видениями. Только сейчас он почувствовал: сознание вернулось к нему полностью, вечные сумерки отступили.

Правда, в бреду к нему приходила Дана. Очень настойчиво, раз десять. Звала к себе. Наверное, в могилу. И до крайности соблазнительно было бы взять ее за руку и дать себя увести в те места, где покой. Дана!

Нет.

Дана!

Не надо о ней думать.

Дана!!

– Ешь, что сидишь? Особое приглашение тебе требуется?

Рэм отвлекся от диалога с покойницей и посмотрел на стол. О! Быть того не может… Свежеиспеченный хлебушек, соленые огурчики, молоко в пузатой бутыли, несколько прозрачных пластинок сала и даже два вареных яйца.

«Да тут целое богатство!» – изумленно подумал Рэм Он-то готовился к жиденькой крупяной кашке, к сухарю или к супу гороховому, если повезет.

– Откуда такая роскошь?

Медсестра жадно хрупнула огурчиком, оторвала зубами хороший шмат хлеба и только потом ответила:

– Сапоги твоего соотечественника Еще и на завтра их нам хватит… А ты не чинись, комиссар, а то я в одиночку весь харч со стола приберу. Я на это дело быстрая…

Ну, пока быстрая сообщала, что она быстрая, Рэм раздел яичко и целиком отправил его в рот. «Давай, болтай больше, добрая сестрица Пока ты треплешься – ты не ешь, и тут-то я тебя скоро обгоню…»

Дальше они ели быстро и молча. Немо соревновались, кто успеет запихнуть в себя больше.