Роман с пивом - Микко Римминен

Но именно в тот момент, когда в порыве нарастающей паники, достигшей, казалось бы, своей наивысшей точки, уже буквально открыв рот и практически умоляя, ну сделайте же что-нибудь, люди добрые, именно в этот момент вдали показалась еще одна семейная пара, на сей раз чуть постарше, и вот, стоило взглянуть на эту пару, а потом снова на полицейских, самым что ни на есть кротким взором, а затем опять на эту пару, так вот, тут накатил такой ужас, что прямо как в страшном сне или в каком-нибудь романе, сразу захотелось мгновенно умереть на месте или сделать еще что-нибудь не менее трагическое, дело в том, что кто-то там решил продолжить цепь проклятий, и потому эти двое, любовно цеплявшиеся теперь друг за друга, были не кто иные, как ворчливая продавщица из магазина мелочей и мужик из обувной лавки: они, вероятно, нашли друг друга, или, кто их знает, может, они всю жизнь друг с другом жили, как бы то ни было, теперь они вынырнули из-за угла и очень быстро приближались, а подойдя, вдруг замерли и вытаращили глаза; у обоих даже рты открылись сантиметра на два, да так и остались в этом удивленном положении, и от всего это нагромождения голова стала совсем не своя и подумалось, то ли еще будет, и все события уходящего дня поплыли перед глазами, выбрасывая на берег случайные встречи и возможные факторы риска, и вот уже на дороге показался промокший до нитки мучитель сосиски, виденный практически в этом же самом месте всего лишь некоторое время тому назад, однако его появление вызвало на редкость яркое чувство полной уверенности в том, что, имей только смелость взглянуть на противоположную сторону дороги, и там можно увидеть еще много чего, по крайней мере того участника эпизода со стиральной машиной, имя которого однозначно заканчивалось на «ри», а начиналось с какой-то трудно запоминаемой согласной, ползущим на уровне тротуара к далекой туманной цели, на шее у него висела семья, а за плечами был нелегкий день, и потому вполне оправданно, что весь вечер и всю ночь он провел, заливая вином боевые раны, а теперь прилагал все старания, чтобы доползти до дома и забыться там черным блаженным сном. И как только данная картина предстала перед глазами, по краям которых уже плескалось нечто довольное, пьяное и бурляще-черное, то стало понятно, что была бы только возможность взглянуть на небо, а там-то уж, на фоне расползающихся после дождя облаков, точно появится жертва несчастного случая со стиральной машиной, то есть та самая бабуля, которая раздавала в подъезде религиозные брошюрки, а теперь, часто взмахивая маленькими прозрачными крылышками, устремится вперед к благодатному свету, что брезжит вдали, на самом краю небесного берега, она в конце концов умерла от инфаркта, уже в больнице, заснула вечным сном, как говорится, откуда это стало известно, было непонятно, просто стало известно и все, однако прежде чем произошло неизбежное возвращение в напряженное сиюминутное настоящее, удалось послать бабуле нежный, хрупкий и все же очень теплый привет и пожелать ей счастливого пути, куда бы она там ни направлялась.

После того как сложившаяся ситуация вновь обрела реальные очертания, на некоторое время вдруг показалось, что у всей этой истории еще возможен счастливый конец. И уж непонятно, была ли это просто случайность, или же речь шла о доброте и благородстве, или о счастливой семейной жизни, или же просто об усталости, в любом случае если забыть о мотивах, то произошло неожиданное, и эти, не раз доводимые до отчаяния, спарившиеся теперь продавцы перестали наконец таращиться и натянули на лица довольную улыбочку, а тетка еще и покачала головой, для нее это, наверное, был очень привычный жест, впрочем, а почему бы и не нет, мышечная конструкция ее лица была вполне себе ничего, и при иных условиях на нее, пожалуй, можно было бы смотреть даже с удовольствием. А потом спокойно и даже несколько вразвалочку отправились дальше и оставили всех в еще более беспомощном и расхристанном состоянии, и только Жира успел вздохнуть с облегчением, типа, неужели пронесло, как вдруг оказалось, что впереди ожидает еще один безумный поворот событий, и тут уж виноват был только Хеннинен, состояние которого, по всей видимости, стало до такой степени невыносимым, что, посмотрев на полицейских, которые к тому времени выглядели уже совсем поникшими и, вероятно, вот-вот повернулись бы и ушли, так вот, он на сотую долю секунды успел предупредить этот их уход, спросив, а чего, собственно, они ожидали, и словно в продолжение, уж не соскучились ли они по его заднице, ну и они конечно же по долгу службы не могли не отреагировать на такое заявление, но сделали это на первый взгляд довольно неожиданным и изощренным, но в конечном счете все же очень полицейским образом, а именно вместо того, чтобы, например, открыть стрельбу или применить еще какое-нибудь оружие, тот полицейский, что был моложе и в обязанности которого, очевидно, как раз входило усмирение таких вот паршивцев, резко приподнялся на одной ноге и со всего маха рубанул пяткой по пальцам ног Хеннинена, который взвыл нечеловеческим голосом, словно его жгли заживо, согнулся в три погибели и таким вот клубком повалился в лужу. После чего полицейские сели в машину и уехали.

~~~

Поскольку дождь прекратился, а электричество наконец вернулось, то все эти перемены были мало-помалу народом замечены, и люди постепенно стали вновь выползать из дверей и других норок, словно испуганные грызуны. Все они вначале смотрели на небо, как будто обдумывали, не прячется ли там еще какая-нибудь неожиданность, но через миг уже забывали об этом и просто шагали вперед, и мимо, и вокруг, и было сложно сказать, что за дела спешат они доделать на улице в столь поздний час, но, может, они просто пытались вернуть таким образом упущенное время.

Хеннинен по-прежнему лежал на земле, Жира и Маршал сидели рядом на каменном фундаменте железной ограды, молчали, кряхтели и время от времени клевали носом, но вскоре от всего этого сидения и кряхтения стали изрядно подмерзать.

Хеннинен застонал и, придерживая ногу рукой, попытался встать, но не удержал равновесия и снова рухнул в лужу.

— Подожди, я помогу, — сказал Маршал, слез с ограды и стал помогать Хеннинену, правда, поначалу очень номинально. Но потом, когда и Жира догадался наконец прийти на помощь, вместе они сумели-таки поставить Хеннинена на ноги, да так и держали его теперь в вертикальном положении.

— Больно, — сказал он, и было видно, что ему и в самом деле очень больно. Слезы стояли у него в глазах, и, вероятно, от слез ему тоже было больно.

— Где больно? — спросил Маршал.

— А ты как думаешь?

— Внутри больно, — сказал Жира.

Хеннинен ответил, что именно там, и попытался затем сделать хотя бы шаг на израненных ногах; в этот момент подумалось, что все его существо — это целый клубок поводов для многократной жалости, особенно ноги испытали на себе сегодня прямо-таки ворох неудач.

— Как они теперь? — спросил Маршал.

— Плохо, я даже ступить, на хрен, не могу, — сказал Хеннинен и, постанывая, стал покачиваться на здоровой ноге из стороны в сторону, словно дерево на ветру.

— Это был жестокий удар по мужскому самолюбию, — заявил Жира и вновь натянул на себя этакую издевательски-насмешливую маску, после чего Хеннинен демонстративно высвободил свою руку из его объятий и целиком повис на Маршале, и в этот момент он был таким мокрым и жалким, что прямо хоть плачь.

— Я сейчас зарыдаю, — сказал Маршал и попытался зарыдать, но ничего не выходило, как ни старайся, вероятно, усталость дошла до того предела, когда вся жидкость в организме застыла и уже не двигалась.

— Черт бы их побрал, этих гребаных ангелов, — простонал Хеннинен где-то у него под мышкой, и уж понятно, что кому-кому, а ему-то, пожалуй, не составляло сейчас никакого труда орать благим матом, поэтому казалось уж совсем странным, что он вспомнил вдруг про этих ангелов, хотя, конечно, бедолага, скорее всего, вообще плохо представлял себе, что и как он говорит и какими словами ругается.

Затем, еще некоторое время пораскачивавшись и поохав, Хеннинен вдруг остановился и стал просить прощения, и Жира, со своей стороны, тоже, после чего Жира вновь взял Хеннинена под руку, и все стали как бы счастливы и довольны, хотя за что и почему они просили прощения, так и осталось непонятным.

— Ну давайте скажите теперь, что вы друзья, — сказал Маршал, и это прозвучало совсем как речь воспитательницы в детском саду, а потому пришлось тут же разбавить ее парочкой крепких словечек.

— Друзья, — промычал Жира и вытащил руку из-под Хеннинена, дабы протянуть ее для дружеского пожатия, но вынужден был тут же засунуть ее обратно, ибо жалкий калека снова чуть было не упал.

— Друзья, — сказал Хеннинен. И протянул руку, так ее изогнув, что можно было подумать, будто суставы у него на шарнирах или вообще изначально так запрограммированы, что способны выворачиваться в любую сторону.